Foto

Противоречивый Элиас

Марта Палло 
24/09/2012

Не так давно увидела свет богатая коллекция писем и материалов из архива живописца и искусствоведа Юргиса Скулме, изначально принадлежавшая Эльзе Ружгиете. Она была музой, верным другом и близкой родственницей одного из ярчайших и вместе с тем одного из наиболее загадочных латвийских художников. Это событие и то, что последовало за ним, позволили взглянуть на историю латвийского искусства и творчество Гедерта Элиаса (1887–1975) под другим углом. В честь 125-летия художника издательство Neputns выпустило посвящённую автору объёмную книгу, в которой приводится множество цитат из до сих пор не публиковавшихся писем Элиаса, а также воспоминания его современников. Кроме этого, как своеобразные подарки к юбилею художника откроются три объёмные выставки его картин – в Художественном салоне Мукусалы («Род», 5.09–3.11.2012), в Елгавском историко-художественном музее имени Г.Элиаса («Я много работал», 22.09–28.10.2012) и в Латвийском Национальном художественном музее («Картины», 1.11–16.12.2012).


На выставке «Род» в Художественном салоне Мукусалы 

Несмотря на то что никто никогда не сомневался в значимости творчества Гедерта Элиаса в истории латвийского искусства, этот выставочный «залп» и объёмный альбом стали первыми столь ёмкими посвящениями творчеству художника, причём подобно принципу домино они всё глубже переносят поклонников искусства в события давно минувших дней, выделяя новые характерные черты в истории национальной живописи.


Картина «У зеркала». 1918–1919. Именно она попала на обложку выпущенной издательством Neputns монографии 

Характеристика «противоречивый» подобна двум сторонам одной медали, которые следует рассматривать одновременно, чтобы добраться до истины. И именно это определение чаще всего появляется в публикациях о творчестве и личности Элиаса. Сын крестьянина, получивший образование европейского уровня, активный участник революционных событий 1905 года и пассивный интеллектуал, горожанин, рисующий заколотых свиней, в центре внимания которого – тяжёлый сельский труд, или сельский джентльмен, в своих письмах рассказывающий: «Бился над двумя холстами, а внутренне, казалось, переосмысливал целый ряд маленьких и новых ценностей. Прочёл несколько книг. И при всём этом очень слежу за своей физической формой: не меньше трёх раз купался в реке, два раза делал гимнастику, загорал (весь стал совершенно коричневый) и чувствую в себе небывалый прилив сил. Иногда ходил на охоту, но безрезультатно». Читая эти строки и в то же время осознавая, насколько сельские жители бывают загружены работой в своём хозяйстве в летний сезон, можно только удивляться. Настолько же разноплановыми, яркими и одновременно противоречивыми стали ключевые моменты в творчестве художника, чьи предпочтения кружили по европейской карте, склоняясь к французскому постимпрессионизму, фовизму и, возможно, ещё какому-нибудь виртуозному «-изму» классического модернизма, и в то же время возвращаясь к вдохновлённой природой живописи с отсылками к новому реализму, а позднее к деловитости и трезвости суждений социального реализма.


Вилхелмс Пурвитис, мать Карлине Элиаса и Гедерт Элиас. На Рождество 1931 года в Зиленах 

Колыбель творчества Элиасса раскачивали родоначальники латвийской школы национальной живописи. В Елгаве он учился у Йоханса Валтерса, а в Риге художник совершенствовал профессиональные навыки в студии Вилхелмса Пурвитиса. Учёбу прервала революция 1905 года. Будущий художник, а тогда ярый защитник социал-демократических идей в 1906 году участвовал в нападении на Рижское полицейское управление, а также в ограблении Гельсингфорсского отделения Российского государственного банка. Возможно, из-за своего ареста в 18 лет, допроса и пыток или последующего за ними бегства из страны Элиас в дальнейшей своей жизни предпочитал сохранять настолько нейтральную позицию, насколько это было возможно в эпоху политической «мясорубки» ХХ столетия. В то же время автор всю свою жизнь оставался верен своим социал-демократическим идеалам. И каким бы трагичным и диким ни казался этот поворот судьбы, он стал ключом к успеху для всего последующего творчества художника. Мы можем только пытаться вообразить, какой была бы живопись Элиаса, если бы он продолжал учиться у Пурвитиса, который на протяжении всей своей творческой карьеры хоть и пытался, но так и не смог перебороть в себе академический подход к решению тематики картин, привитый ему в стенах Петербургской академии художеств. В ходе бегства от репрессий Элиас под вымышленной фамилией и с поддельным паспортом оказался в Копенгагене, где изучал искусство, а позднее (всё так же под чужой фамилией) – в Брюсселе, где поступил в Королевскую академию художеств.


Венеция (Мурано). Около 1924 г. 

По окончании учёбы он получил не только стабильное профессиональное образование, но и обширные знания в области истории искусства и классических языков. Но Элиасу, который уже и так значительно отличался от художников своего поколения на родине (большинство из которых получали своё образование в российских художественных школах, зачастую отрывисто и хаотично), этого словно было недостаточно, и он продолжил образование в Париже у одного из последних представителей французской академической живописи – Жан-Поля Лорана (Jean-Paul Laurens). К этому времени во Франции уже стихли скандалы, сопровождавшие явление миру фовистов и кубистов, тогда как в Латвии «Рижская группа художников» и связанный с ней крупнейший в истории местного искусства скандал, названный каспарсониадой, были ещё только впереди. Увиденные в Западной Европе, а позже и в Москве (1916–1917) в частной коллекции промышленника Сергея Щукина собрания французской живописи и полученное образование безвозвратно изменили художественный почерк Элиаса. Он пробовал себя в постимпрессионизме, обыгрывал некоторые принципы кубизма, примеряя всё это на своей технике, однако не становясь их адептом.


Кария с чёрной кошкой. 1918–1920 

По-настоящему его увлекала чувственность красок Анри Матисса и характерные для фовизма формальные живописные решения. Это направление он изучал тщательно и систематически. В тот период были созданы работы «Кария с чёрной кошкой» (1918–1920), «Женщина в розовых чулках» (около 1922 г.) и др., ставшие хрестоматийными для латвийского фовизма. Он возвращается в Латвию после Первой мировой войны, причём интеллектуальный багаж Элиаса, его опыт и знания оказались достаточно мощными, чтобы освежить атмосферу местной художественной сцены, где Элиас заявил о себе без ложной скромности. В первой выставке Рижской группы художников (1920) он участвовал с 66 работами, сыграв тем самым роль первой скрипки и, разумеется, став буфером для критики, последовавшей за выставкой. В ответ на неё  Элиас писал: «Понятно, что это осуждение я воспринимаю  как похвалу... Теперь я могу думать, что я на правильном пути: обыватели от живописи взбудоражились на мой счёт». И всё же выставок, которые бы с таким размахом представляли его творчество, потом не было ещё долго. К тому же! Вектор его творчества ловко и решительно изменил направление от модернизма к близкой природе живописи, а сам художник в 30-е годы ХХ века стал самым признанным мастером нового жанра реализма сельской тематики.


Паление свиньи. 1935–1937 

Если оценивать творчество Элиаса, не зная о его верности духу и актуальным событиям той эпохи, его кажущаяся непоследовательность может ввести в заблуждение. Не теряя интереса к форме и живописным решениям, он рисовал паление свиней, развернувшихся хвостами к зрителю коров, вывоз навоза и другие сельские пейзажи, полные драматизма и экспрессии. Рассматривая эти картины, поражаешься тому, с каким пиететом и в то же время простотой этот образованный интеллектуал, путешественник по Европе и преподаватель Академии художеств рисовал будни крестьян. «Зилени» были его домом и одновременно убежищем в самом глубоком значении этого слова, где его поддерживали и любили, всегда ждали, как и приличествует хозяйскому сыну. Именно это позволяло Элиасу столь органично изображать рутину сельской жизни, в то же время не испытывая на себе тяготы физически тяжёлых и грязных сельских работ.


В гамаке II

 «Зона комфорта» хозяйского сына наблюдается и в других областях жизни художника. Элиас был трижды женат и имел ещё несколько юридически неоформленных любовных связей и наверняка множество похождений. Однако пытающемуся рассмотреть «все стороны медали одновременно» наблюдателю начинает казаться, что Элиас питал страстные чувства не к своим дамам, а скорее к самому чувству влюблённости и даруемому им качеству жизни. Женщины были объектами возбуждения, вдохновения, живыми исполнительницами роли музы, а в случае Эльзы Ружгиете – ещё и доверенным лицом. Возможно, схожие чувства автор неосознанно выражал в своём творчестве, где художественные стили, направления, жанры и сюжеты были лишь возбудителями цвета, переживавшего своё самодостаточное, сочное, заряженное экспрессией и драматизмом бытие на поверхности холста, где неизменно царили основные принципы живописи – энергетика мазков, колорита, взаимодействия пигмента и света. Уже созданный около 1913 года в живописной манере Винсента Ван Гога «Автопортрет» взирает на зрителя не как эмоционально и физически расхлёстанный и искромсанный образ художника, а как внимательный наблюдатель, для которого характерны «повествовательные», подчинённые форме и тщательно наложенные мазки. Для сравнения – для ровесника Элиаса Яниса Тидеманиса, который тоже почерпнул опыт западноевропейского искусства за годы учёбы в Бельгии и в Королевской художественной академии в Антверпене, важен был созданный им самим образ и видение мира. Рядом с ним Элиас выглядит более или менее верным созерцателем природы. Для Элиасса существенным моментом была эта саморождённая зона комфорта. Даже тогда, когда изображались драматические мотивы, сохранялась позитивная связь с окружающим миром и зрителем, выражавшаяся в выборе цветов. Именно поэтому Элиаса, как теневого короля, который иногда ревновал к своему же искусству, не датируя и не показывая свои произведения широкой публике, но вместе с тем искренне жаждал признания, можно заслуженно назвать одним из самых красочных и самобытных представителей живописи в латвийском искусстве.

«Искусство может остановить мгновения и придать им вечную форму, поскольку оно не ограничивается субъективным психическим, мечтами, а ищет объективную форму, т.е. выражение вне человека, переживая самого человека, переживая эпохи...», –  из письма Гедерта Элиаса Эльзе Ружгиете из Риги от 6 марта 1916 года.