Foto

Как я жюрила «Музей всего»

Анна Матвеева
24/08/2012 

Проект «Музей всего» был придуман британским кинорежиссером и куратором Джеймсом Бреттом два с половиной года назад. Впрочем, не столько придуман, сколько заимствован: по словам Бретта, идея проекта пришла к нему, когда на британском острове Уайт он встретил своего однофамильца – 90-летнего Уильяма Бретта, который никогда ничего не выбрасывал. Старик жил в здании бывшей школы и превратил здание в огромную инсталляцию. Там хранилось всё, что он нажил за всю жизнь: от школьных тетрадок до сидений унитазов. Местные дети называли его дом «музеем всего». Джеймс Бретт позаимствовал это название для своего проекта.

«Музей всего» – это собрание произведений искусства, сделанных неофициальными художниками. Самоучками, нередко аутсайдерами – бомжами, душевнобольными. Отличие «Музея всего» от многочисленных проектов по сбору outsider art – в том, что куратор проекта категорически настаивает на равноценности своих находок с работами «полноценных» участников арт-рынка. Он категорически против определения их по ранжиру «искусства аутсайдеров»: соль  проекта – в том, чтобы выставлять находки на равных с творчеством профессиональных художников, не делая различий и поблажек.

«Музей всего» сделал за время своего существования четыре масштабных выставки. Собирать материал для пятой Бретт приехал в Россию. Тур «Музея всего» – Екатеринбург, Казань, Нижний Новгород, Санкт-Петербург и Москва, финальная выставка пройдет в московском «Гараже». О проекте и о прошлых выставках можно почитать на сайте «Музея всего», мне же хотелось бы рассказать о работе музея «изнутри»: о четырёх днях, которые я провела в качестве члена жюри на отборе работ.

Итак. За несколько дней до начала петербургского этапа «Музея всего» организаторы пригласили меня принять участие в работе жюри. Когда я пришла за полчаса до начала первого дня отбора, посреди лужаек петербургского арт-пространства «Новая Голландия» стояли два больших транспортных контейнера. Внутри оба они были оклеены миленькими полосатыми обоями и вообще сделаны под уютный жилой интерьер. В каждом контейнере стояли кресла и висели лампы в шелковых круглых абажурах с кружевами и бахромой (вскоре я узнала, что в том контейнере, где мы проводили отбор работ, в одном из абажуров вместо лампочки был вмонтирован микрофон: все интервью с пришедшими на отбор художниками записываются и фотографируются).

Как мы отбирали

Процесс отбора был организован чётко. Претендент подходит к столу, за которым сидит жюри (обычно три человека), рассказывает о себе и демонстрирует работы. Каждый претендент обязательно получает сертификат участника проекта. После разговора с ним жюри совещается и выносит вердикт: либо работы будут только сфотографированы для архива проекта и отданы обратно автору, либо отобраны на выставку в данном городе (в таком случае их вешают на стену в тот самый контейнер-комнатку), либо они отбираются не только для выставки в городе, но и для финальной выставки в Москве и уходят в коллекцию «Музея всего», что даёт им также шанс участия в дальнейших международных выставках. Решение принималось большинством голосов жюри – поэтому мы старались, чтобы в любой день участников жюри было нечётное количество. Спорные работы обсуждались довольно агрессивно. Выставка, формировавшаяся на глазах сначала в одном, а потом и во втором контейнере, существует ровно те четыре дня, что идёт отбор: потом автор может забрать свои произведения.

Что нам приносили

Очень много и очень разного. В первый день мы начали работу в 12 часов дня и собирались закончить в девять вечера, но реально закрылись в половине одиннадцатого. Во второй день – то же самое. В третий и четвертый день, которые приходились на субботу и воскресенье, я с ужасом ожидала и вовсе безумного наплыва желающих (учитывая, что большинство приходивших авторов работают в будние дни и свободны в выходные), однако вопреки моим ожиданиям суббота и воскресенье оказались менее насыщенными: летний уик-энд петербуржцы предпочитают проводить на дачах.

Кто к нам приходил

«Городские сумасшедшие». Не хочу никого обидеть таким определением – наоборот, творческие чудаки были самыми ожидаемыми гостями проекта. Их работы, часто подкрепленные собственной «всеобщей теорией всего», были наиболее интересны – как раз потому, что задумывались их авторами не столько как произведения визуального искусства, сколько как иллюстрации к теоретическим выкладкам. В первый же день пришла пожилая женщина. С собой она принесла сертификат целительницы-биоэнерготерапевта. По её словам, она лечит людей, исправляя их энергию, нередко её посещают видения. И вот всего лишь в дополнение к целительской практике она предъявила несколько альбомов с рисунками – тоже, по её словам, целебными и всего лишь вспомогательными для её «медицины». Посмотрели – ахнули: тончайшая, очень выверенная и персональная абстрактная графика, прекрасное чувство формы. Бабулька сама совершенно не считала, что её рисунки могут восприниматься как самостоятельные произведения: она использовала их в целительской практике, предлагала всем подержать над ними ладонь («Вот здесь вы почувствуете тепло, а здесь как бы покалывание») и очень сожалела, что у неё не хватает денег на покупку машинки для вышивания – ей очень хотелось производить одежду с вышитыми на ней рисунками, которая будет лечить своего владельца. На следующий день явился немолодой мужчина, утверждавший, что изобрел способ зарисовывать музыку на холсте. Приводил множество псевдонаучных выкладок и не догадывался, что его холсты – прямое продолжение традиции авангарда.

Подростки. Особенно девушки. Пубертат – тяжелый период почти для всех, и почти всех он толкает к самовыражению. В подростковом творчестве очень много шлака – как абсолютно одинаковые у разных подростков портреты эльфов и большеглазых андрогинных персонажей с порезанными запястьями, но встречаются и очень мощные вещи. Приходит девушка, выглядит очень просто – дешевые джинсы, длинные волосы, неуверенная речь, никогда нигде искусству не училась. Достает из пластикового пакета тяжелый раскрашенный рельеф из необожжённой глины – и мы теряем дар речи. Злое лимонно-жёлтое солнце освещает человеческие полуфигуры («Это мертвые с аллеи на Пискарёвском кладбище, я не хотела изображать живых») – инфернальный алтарь. Еще несколько скульптур, выглядящих на первый взгляд повседневно, но дышащих чем-то неуловимо зловещим. Девушка – готовый художник. Просто ей об этом ещё никто не сказал.

Домохозяева и домохозяйки, а также работающие нехудожники – от врачей до программистов. Люди, ни в чем особенно не нуждающиеся, ничем так вот напрямую не травмированные – просто есть у них хобби: делать картинки. Здесь примерно пятьдесят на пятьдесят. Половина просто перерисовывает понравившиеся образы из журналов или из интернета. Художественной ценности в них ни на грош, но очень интересно рассматривать их выбор: этнография народного вкуса нигде не представлена настолько прямо, как в творчестве этих самодеятельных перерисовщиков. Приходит здоровенный бритоголовый парень, несёт под мышкой большую коробку. Ставит на стол, открываем – там гравюра на стекле, несколько десятков работ, то есть коробка весит килограмм под тридцать. Гравюра выполнена технически совершенно, сюжеты – обнять и плакать: оскаленные тигры, розы в саду, лебеди на пруду, милые котята и прочий апофеоз китча. Парень рассказывает, что работает охранником, а на досуге рисует и вот гравирует по стеклу, сюжеты берёт с открыток и календариков. «А с натуры что-нибудь рисуете?» – «Конечно, но это слишком интимное и дорогое, я не стал приносить». – «Что же это?» – «Портреты жены и двух дочек». На искусство не тянет, но душевное здоровье так и пышет. Собрал свои гравюры, сложил в коробку, подхватил её, тридцатикилограммовую, как пушинку, и дальше понёс.

Но другая половина – а это очень немалый процент – проходит на выставку. Обычные домохозяйки вдруг от скуки начинают увлекаться живописью – и вот у них получаются вполне профессиональные серии картин, концептуально связные, осмысленные, продуманные по колориту и форме. Нигде никогда толком не учившись, авторы откуда-то получают очевидную ремесленную подготовку плюс заметную техническую свободу (например, легко выходят из живописи в коллаж).

Психиатрия. Я тут имею в виду уже не «городских чудиков», а душевнобольных в медицинском смысле. Сами они к нам не приходили: по состоянию здоровья эти люди, большинство из которых – тяжелые инвалиды, никуда приходить не могут. Их работы приносили их родственники и волонтёры некоммерческих организаций, которые занимаются арт-терапией в психиатрических интернатах.

Конечно, по многим работам человек «в теме» легко определит диагноз. Обилие мелких деталей – шизофрения, резкие пятна краски – аутизм. Но масса работ – действительно сильных и интересных без всяких скидок на диагноз. Вообще с творчеством душевнобольных «Музею всего» регулярно приходится иметь дело. Железный принцип музея: диагноз не интересен, любые авторы интересны только как авторы, выставляются на общих основаниях, и то, что автор болен, никогда и нигде не упоминается. И заметно, как раскрываются способности у тех, с кем наиболее напряженно работают. Волонтер от организации «Перспективы», которая много лет очень интенсивно занимается рисунком и живописью с жителями психоневрологического интерната в Петергофе, принесла по паре-тройке работ от каждого из своих подопечных. Посмотрели мы на них и поняли, что придется отдельно поехать в Петергоф.

Что мы искали

Состав жюри постоянно менялся: мало кто был способен и заинтересован отпахать на отборе четыре дня с утра до ночи, так что работали посменно. Помимо самого Джеймса Бретта «жюрили» художники, критики, искусствоведы, коллекционеры. Для всех это был первый подобный опыт, и опыт этот оказался важен как одновременное самообразование.

Привыкшие оценивать профессиональных художников, которые играют по принятым в современном искусстве правилам, мы нередко обнаруживали, что творчество вне этих правил ставит нас в тупик. Джеймс поразил меня, во-первых, трудоспособностью: десятки авторов в день – он оставался внимателен к каждой работе. Во-вторых, чёткими и в то же время гибкими критериями. Он задавался вопросами, которыми редко задается искусствовед, рассматривающий портфолио уже «готового», пусть даже начинающего художника. В каких работах больше персонального? Где ярче отражается не «насмотренность», а личность именно этого человека? Исходя из нескольких представленных работ, можем ли мы представить перспективы этого автора как художника – неважно, в рамках профессионального сообщества или как аутсайдера?

Статистика: в день через руки жюри проходило в среднем полсотни человек. На выставку в городе проходил примерно один из четырех. Сколько будет отобрано для финальной выставки в Москве – пока не знаю, но по моим ощущениям – около десятка авторов точно.

 

www.musevery.ru