Foto

Андрей Ерофеев: на пустырь нужно уметь смотреть

08/09/2015

Одно из самых комплиментарных прилагательных, которым как нельзя лучше можно описать Андрея Ерофеева, – это «легендарный». Легендарный куратор и искусствовед. Вот лишь некоторые фрагменты биографии – подтверждение, или свидетельство определения, которое на первый взгляд кому-то может показать слишком громким или пафосным. Андрей Ерофеев привёз в Третьяковскую галерею около трёх тысяч произведений современного искусства и положил начало коллекции новейшего российского искусства. С формулировкой «за нарушение музейного порядка» из Третьяковской галереи был уволен. Одним из первых обратил внимание на проявившуюся в области современной культуры государственную цензуру и собрал на выставке «Запретное искусство-2006» в Сахаровском центре те произведения, которые не разрешили экспонировать на выставках в московских музеях и галереях в 2006 году. Как результат – нападки со стороны религиозных и националистических организаций, уголовное дело за разжигание религиозной розни, суд и обвинительный приговор. В арт-рейтинге «Топ-50 самых влиятельных лиц в российском искусстве», составленном журналом «Артхроника» в 2007 году, был помещён на первую строку. В апреле этого года в Московском музее современного искусства открыл первую в России большую ретроспективу художников-нонконформистов первой волны – Лидии Мастерковой и Владимира Немухина. Этим летом Андрей Ерофеев вместе с художником и исследователем Елизаветой Коноваловой провёл две летние недели в Калининграде, собирая материал для нового выставочного проекта, посвящённого калининградскому пейзажу. Выставку-произведение «Область субъективных представлений. Семь дискурсов, сформировавших специфику калининградского пейзажа» планируют показать в выставочном пространстве Балтийского филиала Государственного центра современного искусства в 2016–2017 годах. А пока мы поговорили с Андреем о его новом выставочном проекте, о пустыре как основном типе калининградского пейзажа, о теме запретов и о том, насколько «ура-патриотично» современное российское искусство.


Иллюстрация к дискурсу «прожектёрство», на фотографии – один из неосуществлённых архитектурных проектов, посвящённых застройке центра Калининграда

Андрей, в большей степени хотелось бы поговорить о вашем новом проекте выставке-исследовании, которую вы готовите совместно с Елизаветой Коноваловой и которая называется «Область субъективных представлений. Семь дискурсов, сформировавших специфику калининградского пейзажа». Расскажите о том, что это за выставка, почему вас заинтересовала ситуация, связанная именно с Калининградской областью?

 Эта выставка посвящена исследованию контекста, одному из довольно важных и популярных направлений современного искусства. В этом проекте я выступаю как искусствовед, а моя коллега, Елизавета Коновалова, выступает в роли художника. В настоящее время Лиза пишет при парижской Академии художеств свою докторскую работу и, в частности, занимается проблемами контекстуалистского искусства.

Почему нас заинтересовала ситуация Калининграда и Калининградской области, бывшая территория Восточной Пруссии: мы обратили внимание на то, что в этой местности у большей части населения существует разительный конфликт контекста и представлений об этом контексте, многие люди так или иначе отвергают тот контекст, в котором живут. Мы стали думать над причинами этого конфликта и решили, что он связан с тем, что в общественном сознании просто не существует образ пейзажа: непонятно, на что смотреть, чем любоваться, что любить…

Что касается пейзажа, то в этом случае я вообще исхожу из идеи «артизма», сформированной французской теоретической мыслью. Пейзаж возникает, когда над тем или иным контекстом работает художник, и образ, созданный им, оказывается достоянием публики, воспринимается ею, и только тогда налаживается зрение, происходит фокусировка взгляда на тех элементах, которые являются значимыми для контекста и формируют его пейзажные особенности. Понятно, что речь идет не обязательно о классическом пейзаже, это может быть и ментальная конструкция.

Мы исходим из того, что образ, который должен создать художник, здесь просто не проявлен и не выражен. А не выражен он потому, что в восприятии контекста этой территории не существует единого господствующего представления. Начиная с 45 года на исследуемой нами территории противоборствуют и сталкиваются между собой семь разных представлений, дискурсов о том, что же представляет собой эта территория. Мы провели полевое исследование – встретились с большим количеством людей, специалистами, экспертами, обыкновенными жителями города и области и выявили семь разных дискурсов.


Иллюстрация к дискурсу «тотальное уничтожение». Взрыв кёнигсбергского замка. 1968

Какие это дискурсы?

Они совершенно разные. Начиная от негативного и крайне агрессивного отношения к контексту, связанного непосредственно с войной и послевоенной ситуацией, – этот дискурс мы называем «тотальным уничтожением». И заканчивая возведением в статус культа всего того, что связано со следами цивилизации, существовавшей на этой территории до 45 года.

Что касается дискурса тотального уничтожения, то он активно культивировался во время войны Эренбургом и другими беллетристами, которые призывали к расправе над врагом и «уничтожению логова фашистского зверя», и представляет собой этическое и эстетическое оправдание tabula rasa, уничтожение всего, что было связано с присутствием на этой земле немецкой культуры. Взамен этой уничтоженной культуры создавался совершенно иной, советский социалистический контекст.

Если говорить о дискурсе, противоположном вышеописанному, то существует некий культ исчезнувшей цивилизации: есть общественное движение, которое занимается историей Кёнигсберга, есть люди, которые хотят, чтобы вернулись названия старых улиц, был переименован город, был восстановлен Королевский замок и так далее. Они занимаются воспеванием некоего утраченного рая, который сохранился в своих отдельных чертах.


Иллюстрация к дискурсу «псевдоностальгия». Одна из автобусных остановок в Калининграде

У этого дискурса есть какие-то ностальгические мотивы и довольно странные – все хотят построить тот дом и тот город, в котором никогда и не жили и видели его только на фотографиях, открытках или в архивных кинохрониках.

Да, и это феномен псевдоностальгии, который нам очень интересно показать. Кроме коллекционеров мы нашли и ряд художников (точнее троих, но для Калининграда это уже не мало), которые сегодня рисуют пейзажи исчезнувшего Кёнигсберга так, будто они живут в нём. И эти картины идут просто нарасхват: их печатают на календарях, их помещают на пивные этикетки какие-то и так далее.

Вообще псевдоностальгия – это состояние, в которое погрузилось калининградское общество. Вот вы приезжаете в аэропорт Храброво, и первое, что вас встречает, – огромные фотографии Королевского замка и Кёнигсберга периода 20–30-х годов ХХ века. Вы едете по дороге из аэропорта в город, и, если вы знакомы с Германией, то у вас будет ощущение, что вы въезжаете в немецкий, немного запущенный городок с парками, виллами эпохи модерна и эклектики… А потом вы въезжаете в город и оказываетесь на огромном пустыре, на котором стоят какие-то неубедительные советские коробки или постсоветские торговые центры, которые построены так плохо, будто сами архитекторы понимали, что это всё ничтожно. Но эти коробки исключены из рассмотрения, на них не смотрят, смотрят на виллы, несколько старых зданий в центре города. Этот феномен псевдоностальгии силен и несколько шизофреничен.


Иллюстрация к дискурсу «псевдоностальгия». Вид улицы Кёнигсберга, Игорь Автухов, 2014

Но кроме этого, есть ряд и других дискурсов. В частности, представление о том, что да, этот рай Восточной Пруссии утрачен, но сохранились следы и элементы этого рая, которые нужно находить, подбирать, коллекционировать. Здесь очень распространено коллекционирование всего, что относится к немецкой цивилизации: существуют частные музеи, которые находятся как в самом Калининграде, так и в городах области. Например, в посёлке Добровольск есть частный музей, его создал бывший экскаваторщик Сергей Чечулинский, который находил следы бывших памятников архитектуры, следы немецкой культуры быта и собирал всё это. Ситуация с такими калининградскими частными музеям кажется мне вообще уникальной для нашей страны. Порой энтузиазм коллекционирования переходит и в следующую стадию: люди начинают идентифицировать себя с персонажами ушедшей эпохи, кто-то представляет себя бюргером 30-х годов, кто-то – рыцарем. Мы называет этот дискурс «реконструкцией», но важно понимать, что это не просто реконструкторы, а люди, которые живут той, ушедшей эпохой, ментально находясь внутри другой культуры.


Иллюстрация к дискурсу «реконструкция». На фотографии Элтекин Киласов, более известный как «cэр Эдвард», рыцарь, член Тевтонского ордена, во дворе своего дома в Калининграде

В конце концов, описанные вами представления конструируют какой-то определенный пейзаж или нет?

Эти семь дискурсов порождают определённый тип пейзажа, который называется «пустырь»: то, что там (на месте пустыря) было, – исчезло, а то, что должно было там возникнуть, – не возникло. Есть бурьяном поросшая территория, отвергаемая публикой, как нечто, не заслуживающее внимания, или даже как нечто ущербное, постыдное, то, что нужно было бы закрыть забором, таким, как, например, забор вокруг Дома советов и руин Королевского замка.

Но пустырь, и мы хотим сказать об этом своей выставкой – это не отсутствие пейзажа, и пустырь – это не ущербный пейзаж. Сам по себе пустырь – это носитель огромного эстетического заряда и информационной исторической составляющей. На пустырь нужно уметь смотреть, это территория, которая зависла между исчезнувшим прошлым и не наступившим будущим, это пауза, стабильная, затянувшаяся ситуация, некая константа.

Ведь под пустырём обычно понимают то, что очень быстро застраивается, а здесь всё выглядит иначе. На этом пустыре произрастают растения, которые существовали в Европе в ХIХ веке и первой половине ХХ века (мы узнали об этом от биологов), здесь встречаются неожиданные обитатели – животные и странные люди, на этом пустыре идёт совершенно другая жизнь, не регламентированная нынешними порядками. И, что главное, здесь есть резерв исторического знания, который проявляется в какой-то деструкции: во фрагментах руин, в археологическом пласте, в следах прошлого.

Момент разрушенного, обнаженного, но скрытого контекста, прекрасным образом иллюстрирует драму, случившуюся в Европе в ХХ веке, и так же иллюстрирует исторические сложности развития, которые проходил это край в других веках. Калининградский пустырь несёт в себе ту информацию, которая во многих городах Прибалтики и Германии оказалось смытой, зачищенной, закрытой, убранной новым строительством. И мы полагаем, что именно с этим качеством контекста и следует работать.

Если говорить образно, мы хотим поставить скамеечку на пустыре, сориентировать взгляд зрителя. Знаете, это как у Каспара Давида Фридриха – стоят два человека и смотрят на горный пейзаж или на какие-то никчёмные болота… Очень важен момент этой фридриховской созерцательности. И важно вместо осуждения, исключения и борьбы настроить зрителя на созерцательный лад, через выставку примирить людей с тем состоянием территории и культуры, в котором они находятся. Это не значит, что нужно опускать руки, но нужно понимать, что пустырь – это константа, длящаяся с 45 года, и исключить её из области внимания, не обращать на неё внимания – невозможно.


Иллюстрация к дискурсу «Нигилизм и обличение». Под этим дискурсом подразумевается этическое осуждение всего и вся без надежды на какой-либо благополучный исход. Пессимистическое примирение с разрухой как вечным национальным проклятием. Один из калининградских дворов, 2014 год

Мне всё же хотелось бы уточнить вашу роль в этом проекте, можно ли сказать, что кроме каких-то функций искусствоведа вы и сокуратор, и отчасти художник в «Области субъективных представлений»?

Думаю, что можно. Ведь, понимаете, в нынешней ситуации много коллективных проектов, в которых участвует не только художник сам по себе (понятно, что художник не рисует, не лепит, а выступает экспозиционером чужого материала, найденных вещей, работает с так называемым реди-мейдом). Ко всему этому прибавляется и какая-то кураторская (а я всё же специалист по деланию выставок) и искусствоведческая части, и я выступаю в каждом из этих качеств.

«Область субъективных исследований» представляется мне примером такой коллективной работы, к которой, судя по всему, со временем добавятся и другие художники. Мы с Лизой выступаем в большей степени как авторы, а кураторами будут сотрудники БФ ГЦСИ.

В каком выставочном пространстве Калининграда и в какое время будет открыта выставка?

Мы планируем открыть выставку в пространстве мансарды Кронпринц, когда на ней будут закончены все ремонтные работы, скорее всего это 2016-2017 год. Для этой выставки требуется большое помещение, но проблема экспонирования заключается не только в помещении, но и в том, что это довольно большая и затратная с точки зрения финансов выставка. Мы хотим привезти на неё коллекции, собрать частные музеи, показать многие вещи, например, кёнигсбергские архивы, часть которых находится в Германии, а часть в Москве.


Иллюстрация к дискурсу «прожектёрство», на фотографии одни из неосуществлённых архитектурных проектов, посвящённых застройке центра Калининграда и реконструкции старого города    

Вы затрагиваете этим выставочным проектом много сложных, болезненных и проблематичных тем, которые здесь по большому счету так до конца и не проговорены. Мне кажется, что эта выставка может вызвать у некоторых зрителей реакции не совсем положительного характера…

Конечно, это проблемные и темы, и подход, и они могут вызвать разного рода реакции. Но, во-первых, мы не занимаем ни одну из представленных позиций, а лишь показываем их панораму, подносим зрителю некое зеркало. Да, какие-то люди могут обидеться, но так делают только те люди, которые всегда обижаются на своё ментальное отражение, которые хотят от него отвернуться или чем-то его закрыть. В этом проекте мы не говорим о себе, не продвигаем свои идеи, а говорим (и с симпатией) об этих людях. Я считаю, что мы делаем полезное дело. Эта выставка – обширная пища для эмоций и рассуждений. И к тому же, это важно понимать, мы видим эту выставку внутри проблематики современного искусства, а не внутри краеведения или этнографии.

Хотелось бы еще немного поговорить о современных реалиях. Дело в том, что для определённого круга людей, интересующихся современным искусством, назовем этот круг «относительными продвинутыми пользователями», Андрей Ерофеев в большей степени ассоциируется с выставкой «Запретное искусство» и дальше со всеми историями с увольнениями из Третьяковской галереи и так далее. То есть для них имя и фамилия Андрей Ерофеев равняются словам «скандал» и «провокация». Вот если бы сейчас у вас была возможность повторить проект «Запретное искусство» и посвятить его тем работам, которые были так или иначе запрещены в 2014 году, то какие бы работы вы для этого проекта выбрали? И вообще, есть ли сейчас смысл делать такие выставки? Кого-то еще волнуют запреты в искусстве, когда кругом появилось множество других запретов?

Может быть, для кого-то я и выгляжу и скандалистом, и куратором-провокатором, но, между прочим, я привёз в Третьяковскую галерею около трёх тысяч произведений российского современного искусства и начал коллекцию новейшего искусства, которая отталкивается от 70-х до 2000-х годов, кроме того, я в последнее время делаю выставки известных классических российских художников. Например, сейчас работаю над выставкой Рогинского.

А часть моей деятельности, связанная с проблематикой общественно-политической, не самая главная, но я не мог не отреагировать на ту ситуацию, что на глазах стали возникать признаки цензуры, о которой тогда никто не хотел говорить и всё списывалось на случайные и незначимые моменты. Я захотел бить тревогу и не раскаиваюсь в этом, потому что та выставка была направлена не против церкви и не против общества, она была направлена против государственной и институциональной цензуры по отношению к проявлениям современной культуры. Сейчас эта тема настолько понятна и все настолько в неё погружены, что я просто не вижу смысла биться в открытую дверь.


На выставке «Запретное искусство» в 2006 году. Фото: www.aerofeev.ru

В этом году я вхожу в жюри Премии Кандинского и буквально только что просмотрел огромное количество произведений наших новейших художников. Среди всего – очень много работ, посвящённых запретам, которыми нас оградили и окольцевали. Да, тема запрета существует, но для того, чтобы её раскрыть, не нужны кураторские усилия: она проявлена сама по себе. Другое дело, что бóльшая часть этих работ скорее всего не дойдёт до публики, но по крайней мере они создаются, принимают участие в конкурсах.

В связи с этим следующий вопрос. Мне кажется, что та ситуация, которую мы наблюдаем в разных сферах российского общества, – это ситуация очень сильного эмоционального накала, довольно жёсткое деление на оппозиции «свой-чужой». Как вы считаете, каким стало или становится современное искусство в этой ситуации: более эмоциональным, возможно, даже агрессивным, или наоборот – «тихим», бесконечно рефлективным и «кухонным»?

В советской реальности существовали две культуры и по отношению друг к другу вели себя достаточно агрессивно, относились друг к другу как к политическим оппонентам и не признавали своего сосуществования с точки зрения культурного партнёрства. В этом сосуществовании соцреализма и нонконформизма была оппозиция «свой-чужой».


Андрей Ерофеев. Фотография из проекта Евгения Уманского «Культурные герои ХХ века» 

Но в отличие от советской ситуации в наших современных реалиях конформизма или государственного искусства просто не существует. Как бы власть ни пыталась это государственное искусство создать, реанимируя при этом Академию художеств, учреждая премии реалистичного искусства и тому подобные вещи, у неё ничего не получается. Всё искусство перешло на сторону европейских культурных позиций и в этом смысле никакого национализма, никакого «ура-патриотизма» и всех тех негативных моментов, которые мы наблюдаем в общественной жизни, – их в мире искусства просто нет. Да, есть министр Мединский, который что-то фантазирует насчет того, какой именно культуры ему хочется, но дело в том, что такой культуры, какой ему хочется, просто не существует.

Я говорю именно об изобразительном искусстве, поскольку в литературе это всё давно появилось. А в «нашем» искусстве – под словом «наше» я имею в виду искусство не круга Кабакова или сегодняшнего концептуального круга, а нормальное российское современное искусство – этой накипи нет. И это явление для меня очень радостное.