Перевод без трудностей
Лиза Боровикова
23/10/2013
Мероприятия, связанные с проведением учреждённой в 2007 году Премии Кандинского на сегодняшний день являются одними из самых важных и ожидаемых в культурной жизни Москвы. Помимо церемонии награждения, организаторы Премии устраивают выставки работ номинантов, дискуссии и круглые столы, посвящённые самым злободневным проблемам в сфере искусства (в этом году, к примеру, уже состоялся круглый стол на тему: «Конвертация исторических зданий в музейные площадки»). Номинанты Премии получают и то, что для художника не менее важно, чем денежное вознаграждение – возможность выставляться в Москве, Берлине, Лондоне.
Выставка работ, номинированных на Премию Кандинского в 2013 году, открыта в здании бывшего кинотеатра «Ударник» с середины сентября, а второго октября были объявлены финалисты премии. Лиза Боровикова встретилась с человеком, который является не только куратором выставки в «Ударнике», но и душой всего проекта – Антонио Джеузой.
Джеуза, приехавший в Россию десять лет назад, за это время сделал для искусства страны очень много. Он стал первым искусствоведом, которого можно без натяжки назвать «историком российского видеоарта». Его деятельность в этой области не ограничивается только публикациями: Антонио организовал выставку «История российского видеоарта – Том 1» в Московском музее современного искусства и подготовил для того же ММСИ проект «История российского видеоарта». Кроме того, Антонио помогает сформироваться молодому поколению российских теоретиков и практиков искусства – преподаёт в ИПСИ и Школе им. А. Родченко. В перерывах он успевает реализовать множество проектов как независимый куратор.
В интервью Arterritory.com Антонио Джеуза рассказал о своём сотрудничестве с крупнейшими российскими институциями в сфере современного искусства, об их недостатках и преимуществах и, конечно, о своих последних проектах в Москве и на Венецианской биеннале.
Фото: Лиза Боровикова
Ваш самый свежий проект – выставка работ номинантов премии Кандинского. Чем экспозиция в этом году отличается от предыдущих?
В первую очередь, год назад здание выглядело по-другому: был другой пол, сейчас убрали оставшийся от казино ковролин и открыли оригинальный мраморный пол. Здание стало другим по фактуре. И сами работы, конечно же, другие.
Мы не разделяли выставку по номинациям, поскольку не хотели отвлекать на это внимание зрителя. У нас есть тридцать семь проектов, которые нужно показать. Но есть концепция экспозиции. На первом этаже четыре зоны. Первая зона – это пространство реальности, она находится на одном уровне с тротуаром, с реальным пространством. Это работы, связанные с отражением действительности как она есть. Вторая зона – это подвал, пространство сна, более интимное по архитектуре помещение с низким потолком. И поэтому здесь мы создали зону сна, фантазии, воспоминаний. Третья зона – это второй этаж, где находился кинозал, она называется «Больше, чем жизнь». Это огромное пространство. Там мы показываем огромные по размеру инсталляции, высотой семь-восемь метров. Мы пытались сохранить их оригинальный вид. Последняя зона – это балкон. Там, чтобы не потерять связь с историей здания, с историей кинотеатра «Ударник», мы показываем видео-арт, жанр, который по генетике близок к кино. Мы построили специальные боксы, чтобы там комфортно демонстрировать эти работы.
На выставке есть и политические работы, и работы, посвящённые коммуникации вообще; интимные работы, которые касаются личной жизни художника. Проекты разные, нельзя сказать, что есть одна большая доминирующая тенденция. Если говорить о политической тематике в искусстве, как вы к этому относитесь?
Зависит от работы. Я не люблю произведения, в которых нет иронии. Если художник хочет критиковать систему, он должен делать это с иронией, зрителю должно быть интересно смотреть. Ведь об этих событиях уже говорилось по телевизору или в интернете, люди об этом знают. Но если есть ирония, это уже другое. Когда умный человек использует её как оружие, это смотрится эффектно. Из проектов такого рода на выставке представлена очень любопытная серия работ Владислава Мамышева-Монро и работы Евгения Гранильщикова.
Расскажите о своей предыдущей работе на Венецианской биеннале. Удалось ли вам через проект «Трудности перевода» познакомить западного зрителя с российским искусством?
Думаю, да, судя по ряду статей об этой выставке. Может быть, я не тот человек, который может ответить на этот вопрос, как куратор я могу только хвалить проект. Но для меня лично эта выставка очень важна, потому что это опыт десяти лет моей жизни. Я переехал сюда десять лет назад и начал знакомиться с искусством, о котором я очень мало знал. Я исследовал историю российского видео-арта, материала было очень мало, и я, как археолог, начал копать. Постепенно я стал членом арт-сообщества. И с самого начала я испытывал трудности перевода, многие вещи, о которых здешние люди искусства говорили: «Супер, какая работа!», для меня были совершенно непонятны. То есть трудности перевода – это мой опыт как искусствоведа.
Это был рискованный выбор для Венецианской биеннале, но он понравился критикам. Экспликации к работам не объясняли, что хотел сказать художник. Мы привели несколько фактов о России, связанных, с представленными произведениями. К примеру, серия Мамышева-Монро «Семнадцать мгновений весны». В России всем знаком сериал, но иностранцы, конечно, не знают контекста и не могут понять, почему работа Монро так важна. Месяц назад вышла статья о выставке, которая заканчивалась словами: «Россия – странная страна, и оказывается, что её лучшие послы – это художники». Приятно, что публике понравилось.
Это действительно тёплый проект, мне очень повезло, что я работал с хорошей командой Московского музея современного искусства, эти люди стали сердцем и душой всего проекта. Все, кто помогал, от хранителя до монтажёра, полюбили проект. И любовь, которую мы вкладывали, когда работали, видна. Может быть, я романтик, но то, что для нас эта выставка была важна, заметно. Она удалась, в том числе, и из-за этого.
Вы хорошо знаете российские арт-институции. Можно ли поставить их на один уровень с западными?
У нас нет университетского образования в области современного искусства. Это факт и это болезнь. С искусством у нас всё хорошо, есть хорошие художники. Было бы лучше, если бы было больше денег на производство работ, нужно дать авторам возможность свободно творить, делать большие инсталляции, большие проекты. Здесь гениев немало. Но развитие современного искусства – это не только выставки, не только тусовка и комментарии в Фейсбуке. Главное – это теория, нужно понимать, почему российские работы важны. Это работы мирового уровня, включённые в мировой дискурс. И объяснить их могут только искусствоведы, критики, теоретики. В России с этим не очень хорошо. Мало публикаций, нет факультета современного искусства. Есть отдельные курсы, образовательные программы в ММСИ, ИПСИ, ГЦСИ, «Гараже». Они хорошо работают, у всех есть очень интересные программы. Но солидной структуры для развития теории нет. Теория для меня приоритетна. Это нужно, чтобы Запад узнал и понял, какие здесь прекрасные художники, какое прекрасное искусство в России. Пока этого не будет, возможен только временный успех.
Вот мимо прошла Ирина Корина. Она уже большой художник, про неё должно быть десять книг. Не только альбомов с фотографиями и коротким текстом пресс-релиза, а именно теории о её инсталляциях: что она предлагает нового, в каком контексте, почему её работы сейчас важны. Такие вещи могут объяснить критики. Нужно больше публикаций, кроме каталогов, потому что каталог к выставке, даже если его пишет известный человек, сохраняет свою функцию. Если критик хочет ругать работу, он может только отказаться от написания текста. Тогда напишет кто-то другой. Но каталог – это не критика.
Критика нужна всем, и рынку тоже. Сейчас ситуация российских работ на рынке искусства не очень хорошая. Было время, когда работы разлетались, как горячие пирожки, потому что Россия была экзотикой, а сейчас интереса стало меньше, поскольку нет публикаций.
Как исправить эту ситуацию?
Нужно публиковать книги, финансировать развитие теории, открывать факультеты. Но это уже дело Министерства образования. Все вложенные деньги возвращаются в виде имиджа.
Когда я был студентом в Лондоне, моим материалом были Дэмиен Хёрст, Трейси Эмин, то есть художники, которые тогда были крупными современными авторами и сейчас тоже ими являются. Здесь студенты, услышав эти имена, спросили бы, кто это. Конечно, в России солидная база. Но база современного искусства тоже должна быть.
Когда куратор организует выставку, есть ли опасность исказить изначальный замысел художника?
Такая опасность существует, я бы даже назвал это грехом. Этого нельзя делать. Иногда ты придумываешь концепцию, а художник говорит, что вкладывал в свои произведения совсем другой смысл. Тогда можно обсудить разные точки зрения на работы. Любое произведение имеет несколько смысловых уровней. Поэтому важно уметь объяснить художнику, что есть другие смыслы, помимо тех, которые вкладывал он. Без разрешения автора нельзя показывать работы под определённым углом.
Считаете ли вы правильным то, что сейчас в Россию приглашают много иностранных кураторов?
Я думаю, что мир большой, и в нём есть место для всего. Но обидно, что наших специалистов не приглашают на Запад. В России есть очень талантливые кураторы, а площадок, где можно работать свободно, не очень много. Галерей немало, но у коммерческих заведений есть своя политика. Сделать проект в качестве независимого куратора не так просто. Должно быть больше грантов для кураторов, чтобы они могли реализовать свои идеи, и не только в Москве и Питере. Провинция богата творческими людьми, им тоже нужно дать возможность.
Художники часто приходят к вам советоваться по поводу своих работ?
Да, и для меня это важная проверка, особенно в случае с молодыми художниками. Когда молодой человек приходит советоваться со мной по поводу своей работы и я слышу: «Если вам не нравится, скажите, я поменяю», для меня он уже не художник. Художник обязан защищать свою работу, верить в неё. Я могу посоветовать, что здесь, к примеру, нужен розовый фон, но это детали. Последнее слово всегда за автором, он важнее, чем куратор. Конечно, не нужно считать себя звездой, но необходимо понимать, что то, что художник делает – это уникальная вещь, и только он может её регулировать. Советоваться очень важно, особенно когда есть сомнения, но работу делает художник. Я не могу заставить его делать то, что мне нравится. Если он не готов до крови защищать свою работу, зачем тогда он её сделал? Он должен убедить куратора, что он прав. Всё равно будет, как хочет куратор, но, по крайней мере, надо спорить. Наша функция – помогать художникам, писать тексты. Часто автор не до конца понимает свои работы, мы помогаем их описать. Моя работа – придумать концепцию. Как с проектом «Трудности перевода»: я выбрал работы, которые для русских понятны, а для иностранцев требуется перевод.
Куратор не должен вмешиваться в процесс, но должен помогать. У меня были случаи, когда художник предлагал не самый интересный для меня проект. Но это всё равно большой мастер, я уважаю его творчество. И, хотя это не мои любимые работы, я понимаю, что для художника очень важно реализовать этот проект, для внутреннего мира этого автора это много значит. И тогда я делаю всё, что я могу, чтобы получить финансирование на реализацию проекта. Это тоже важная функция куратора. Даже когда работа не на сто процентов подходит под его концепцию, он должен помогать художнику.
Фото: Лиза Боровикова
Может ли художник в России обеспечить своё существование, занимаясь только искусством?
Молодой художник не может заработать на современном искусстве, и хорошо, что это так. Плохо думать, что ты можешь зарабатывать как художник. Это не работа, это жизнь. Художники создают работы, потому что по-другому жить не могут. Конечно, сначала денег мало, и авторы делают маленькие проекты. В идеале нужно больше грантов, чтобы художники были более независимыми и свободными и делали только то, что они хотят. Сначала нужно найти баланс, чтобы одновременно кормить себя и семью и делать искусство.
Молодым художникам нужно быть особенно осторожными. Сейчас у них есть много возможностей, которых не было несколько лет назад, все хотят работать с молодыми. Они получают предложение за предложением, они выставляются. Но Мисс Россией можно быть всего один год. Есть художники, которые сейчас известны, у них пять выставок в год. Но на следующий год на этом месте будут другие молодые, и они потеряют всё это внимание прессы и галеристов. Когда ты молодой, кажется, что этот мир славы навсегда. Есть много авторов, которые были на пике известности три года назад, до них невозможно было дозвониться, а сейчас о них ничего не слышно. Ты художник не потому, что ты выставляешься, а потому, что у тебя есть особый дар. Выставки – это уже вторично. Больших художников, которые сейчас могут себе позволить только заниматься искусством, творить, очень мало. И перед этим они работали минимум десять лет. Как в случае с Алимпиевым: гениальный художник, он работал много лет монтажёром. Сегодня у него всё хорошо с грантами, продажами, и, надеюсь, будет ещё лучше. Но до этого он проработал десять лет. Молодые люди должны понимать, что это не профессия, а жизнь.
