Эмоционально обнажённая фотография. Интервью с Якобом Ауэ Соболем
Виестартс Гайлитис
12/08/2013
Выбирая партнёра для совместной выставки «Проводники», всемирно известный шведский фотограф Андерс Петерсен (1944), получивший признание благодаря своим хрестоматийным снимкам гамбургских пьяниц, проституток и трансвеститов, обратился к датскому фотографу Якобу Ауэ Соболю (Jakob Aue Sobol, 1976). В отличие от столь известных работ Петерсена образы в фотографиях Соболя в своём роде гораздо более «нормальны», но так же как и Петерсен, он ищет эмоциональную обнажённость в героях своих фотографий. И в этом смысле Соболь продвинулся даже дальше, чем некогда вдохновивший его шведский коллега.
Экспозиция открылась 12 августа в актовом зале Латвийской Художественной академии и продолжится до 12 сентября. На выставке фотографы представят 140 оригинальных работ, а также свои фотоальбомы. Андрес Петерсен выставит коллекцию City Diaries («Городские дневники»), а Якоб Ауэ Соболь – фоторассказы из городов, которые он недавно посетил. Уже первый альбом Соболя (2004), в котором автор запечатлел свою жизнь с гренландской подругой Сабиной, получил широкое признание публики и критиков. Его фотосерия о семье туземцев в Гватемале получила премию World Press Photo в категории Daily Life Stories («Бытовые истории»). Выставку в Риге организует латвийское бюро Совета Северных стран и Институт культуры Дании.
Jacob Aue Sobol. Фото: Roberta Tavares
Как вы познакомились с Андерсом Петерсеном? Вы сами вызвались сотрудничать с ним или откликнулись на его приглашение?
Постараюсь вспомнить... Мне кажется, что впервые я услышал об этом проекте, когда мне позвонил Андерс Петерсен. Он сказал, что хотел бы сделать со мной выставку, и спросил, интересно ли мне это.
Были ли вы с ним знакомы до этого?
Конечно, я знал его работы, к тому же он был моим учителем – совсем недолгий период в 1999 году, в «Фатаморгане» – датской школе художественной фотографии. Прообразом для неё стала школа Кристера Стремхольма в Стокгольме, где преподавал Андерс. Для нашего курса он неделю читал лекции; но я сомневаюсь, чтобы он запомнил меня тогда, скорее он видел мои работы, которые я сделал позднее. Директором «Фатаморганы» был Мортен Бу. Его очень вдохновил Кристер Стромхольм, и поэтому он создал похожую школу в Копенгагене. Тот же подход к фотографии и общению с людьми.
В чём состоит особенность этого подхода?
Это отличалось от всего, что я когда-либо испытывал. На тот момент я был совсем «зелёный» и ещё мало снимал. Каждую неделю у нас был новый приглашённый лектор, и у меня была возможность осваивать различные приёмы и все их попробовать. Это было частью студенческой жизни – знакомиться с новыми педагогами и осваивать их методы работы. С Андерсом было как-то по-особенному – я чувствовал его восхищение другими людьми. Он не был кем-то, кто смотрит со стороны, скорее фотографом, готовым отложить камеру в сторону, повстречать других людей, приблизиться к ним и только тогда сделать снимки.
Можно ли сказать, что Андерс Петерсен стал вашим главным вдохновителем?
В те времена было множество источников вдохновения – среди прочих Нина Голдин и Мартин Пар, который был совсем другим фотографом. Я только хочу сказать, что в то время мне был 21 год, и я был очень открыт и пробовал различные приёмы. Одну неделю мои снимки выглядели так, вторую – иначе. Позже, когда я закончил школу, мне нужно было найти себя, собственный язык, и в этом и состоял вызов.
Как вы нашли свой собственный язык и из чего же он состоит?
Когда я окончил фотошколу, я решил поехать на восточный берег Гренландии, в очень отдалённую область. Для того нашлись различные причины – недавно скончался мой отец, а он ездил в Гренландию и рассказывал мне много историй о той жизни, даже подарил книгу гренландского художника, в которой были очень минималистичные рисунки и стихи о простой жизни на восточном берегу Гренландии.
Якоб Ауэ Соболь. Сабина
Автор гренландской книги был и художник, и поэт?
Да, а ещё охотник. Книга была о конфликте между традиционным образом жизни и современным миром. Дания колонизировала Гренландию, и там до сих пор идёт конфликт между традиционной культурой инуитов и датской культурой. Это было темой части его стихотворений. Мне казалось, что было бы интересно сделать проект в Восточной Гренландии об этой особенной связи между прошлым, настоящим и конфликтом культур. Но закончилось это совсем иначе, потому что я влюбился в местную женщину, Сабину, и в результате на два года остался в местном посёлке, где проживало примерно 150 человек. Я жил с её семьёй, меня научили охотиться и рыбачить, и я этим в тот период и занимался. Примерно полгода я совсем не фотографировал, потому что не ощущал, что нужно это делать; были другие, более важные дела. Например, обеспечить семью пропитанием. Я обнаружил, что в этих маленьких гренландских посёлках люди довольно бедные, хотя и получают много субсидий. Когда, отправляясь на охоту и параллельно фотографируя, я возвращался домой с двумя отснятыми плёнками, никого это вообще не волновало. А с какой стати? Зато, когда я приходил домой с тюленем или рыбой, вся семья радовалась. Один тюлень – это еда на целую неделю. Так они выживают. Это стало и моей обычной жизнью. А потом, через шесть месяцев, в день крестин своего племянника, Сабина была так рада, что танцевала дома, и даже прямо на столе. Она вздёрнула юбку, а под ней были колготки, все драные. И я помню, что это был первый раз, когда я вновь почувствовал, что хочется фотографировать, потому что увиденное было чем-то таким, что хотелось запомнить и удержать. У меня был маленькая карманная камера, потому что большой фотоаппарат был сломан. Я сфоткал этот танец на маленькую камеру, и потом начал снимать каждую эмоциональную ситуацию, которую мне хотелось задокументировать. Разумеется, я начал фотографировать свою обычную жизнь с подружкой, черпая вдохновение в любви и любопытстве.
Из серии «Сабина»
До того вы не фотографировали такие мотивы?
Когда оказываешься в новом месте, часто бывает, что сначала с тобой хотят общаться только отбросы общества. Им легко позволить себе контакт. Вначале так было со мной и в Гренландии, ведь я явился как фотограф-документалист и работал в очень традиционной манере, с традиционной композицией и т.д. Но когда я начал снимать мою подружку на карманный фотоаппарат, процесс стал гораздо более игривым и непосредственным. Если раньше почти каждую драматическую ситуацию я снимал с разных углов, что характерно для фотожурналиста, то последовательность снимков на карманную камеру полностью отличалась: на одном кадре, например, душ; на втором – ребёнок, который прыгает с крыши; на третьем – охота. Мне также кажется, что живя там, я отложил в сторону идентичность и сущность фотографа. Это всегда оставалось где-то на периферии – когда я шёл к кому-то в гости, я брал с собой ту маленькую карманную камеру, чтобы чаще всего вовсе не пустить в ход.
Вы сказали, что на к новичкам в чужом месте первыми обычно проявляют интерес изгои. Почему, на ваш взгляд, так происходит?
Они хотят общаться, поскольку находятся в трудной ситуации. Поэтому они сближаются с людьми, которые приходят со стороны, – просто ищут, с кем бы поговорить. Ну а для меня вызовом стало фотографировать людей, которые проживают свою обычную жизнь. Этим я и продолжаю заниматься с того времени, хотя многие люди думают, что я фотографирую маргиналов. Это потому, что манера, с которой я фотографирую средний класс, например, в Токио или Дании, настолько интимна и близка. И это манера, которую мы обычно видим на фотографиях бедняков.
Интересно, что маргиналы более открыты, чем нормальные люди.
В любом случае, каждый раз, когда я оказываюсь в новом месте, именно они приближаются и хотят общаться.
Когда вы фотографируете, вы разделяете маргиналов и обычных людей?
Нет, я этого не делаю. Я фотографирую всех. У меня нет никакого плана – фотография спонтанна. Гуляя по улицам, я совершенно открыт. Стараюсь блокировать свои мысли и быть настолько иррациональным, насколько это возможно. Я снимаю всё, что вижу. Это может быть бедный ребёнок или богатая женщина – любой, принадлежность к слоям для меня ничего не значит.
Нужны ли усилия и определённое отношение, чтобы добиться того, чтобы люди разрешили себя «приоткрыть» и сфотографировать?
Нужно самому быть совершенно открытым и демонстрировать свою ранимость. Ты не можешь быть исключительно фотографом, ты должен показать, какой ты есть на самом деле. А иначе люди тебе не откроются. Это значит, что нельзя сторониться возможности быть ранимым. Для меня это своего рода обмен. Пусть я фотограф, моя амбиция – достичь взаимообмена между мной и тем, кого я снимаю.
Насколько я понимаю, ваша главная цель – отобразить людей такими, какие они есть? Иначе зачем искать моменты открытости и близости?
Это связано с моими собственными желаниями. У всех нас есть желание быть близким к другим людям. В эти моменты я чувствую себя живым. Это одна из причин, почему я использую карманные фотоаппараты – они позволяют быть физически близкими с теми, кого я фотографирую.
Могли бы вы стать наблюдателем, фотографировать для прессы?
Да, но в моём случае идёт речь о техническом измерении. Я редко берусь за работу фотографа для прессы, но когда я это делаю, разумеется, стараюсь сохранить свой подход. Хотя и это не в полной мере возможно, ведь есть сроки и другие ограничения.
Современная фотография более сегментирована и обладает большим набором подходов, чем раньше, не так ли?
Вопрос в том, знаком ли я достаточно с историей фотографии, чтобы ответить, отличается ли что-то теперешнее от фотографий из прошлого? Но у меня есть чувство, что разные направления были всегда. Может быть, это стало более очевидным теперь, ведь при нынешнем уровне доступности информации каждый может быть фотографом. Всё происходит очень быстро, и если я вижу чью-то работу, где фотограф эмоционально вовлечён и вложил своё время, то это становится очень мощным опытом. Хотя мне и кажется, что в «Магнуме» со времён [Анри] Картье-Бресона и [Роберта] Капа всегда были два подхода – один ориентирован больше на фотожурналистику, второй более художественный. Мы пытаемся сравнивать фотографов между собой, однако фактически они настолько же различаются между собой, как и любые люди. Возможно, что многих фотографов было бы лучше сравнивать не между собой, а, например, с художниками или журналистами. На мой взгляд, фотоаппарат не делает всех фотографов единой семьёй.
Что вы можете сказать о самом себе в связи с этим?
Мой фотоаппарат – это средство самовыражения.
Из серии «I, Tokyo»
Всегда ли вы делали чёрно-белые фотографии?
В 95% случаев. У меня есть новый проект в Дании – «Дома», где смешаны чёрно-белые и цветные снимки. Но вообще-то каждый раз, когда я начинаю проект, я сначала работаю с цветными фотографиями, а потом перехожу к чёрно-белым.
Почему так?
Когда редактирую свою работу, смотрю на снимки и ищу то, что переживаю в тот момент, когда я делал эту фотографию. Я ищу что-то интуитивное, эмоциональное и всегда раскладываю копии на полу. Если я не объединяюсь с ними, если их не чувствую, тогда эти кадры для меня не в счёт и ничего не стоят. Но я не могу вам пояснить, поему я не могу почувствовать связь с цветными фотографиями, а мне необходимо идентифицироваться со своими снимками – это связано с моей личностью.
Ваши работы напоминают мне фотографии 70–80х годов ХХ века. Вам не кажется ли, что наибольшим достижением того времени является способ, как отображать интимность и глубину – контрастные чёрно-белые тона; образы, словно выныривающие из темноты?
У меня нет задачи выдумать что-то такое, чего не было раньше. Меня это не волнует. Да, конечно, я иду от какого-то направления в фотографии, и это могут быть 70-е и 80-е годы. Я не знаю. В любом случае, глядя на свои работы и работы многих других авторов, я вижу очень современную фотографию. И, конечно, могут звучать такие сравнения со ссылками на историю, но меня это не волнует. Моя задача не выдумать что-то новое, но жить и чувствовать мир и людей, которых я люблю, и рассказывать об этом, используя фотографию как дневник.
Кажется, что это сегодняшний дух – это тоска от попыток быть новатором. Совсем недавно я брал интервью у одного иллюстратора, который использует в рисовании технику, которую придумали другие, и он говорил, что у него нет амбиции создавать что-то новое, он хочет просто отображать мир как оттиск. Возможно, это связано с фактом того, что мир был настолько охвачен инновациями в последнее время?
Да, но в то же время мне кажется, что было бы очень сложно сегодня найти фотографа, который выдумал бы что-то такое, чего никогда прежде не видели. Вот вы можете такого вспомнить? Я лично ни одного такого не знаю. Да, можно найти сходства – можно сравнивать современную контрастную чёрно-белую фотографию с послевоенной, например, японской, или снимками 70-х годов, но мне кажется, что современная фотография гораздо более личностная и субъективная.
Мне, кроме прочего, сразу на ум приходят два ветерана латвийской фотографии, которые снимали контрастные чёрно-белые фотографии – Гунарс Янайтис и фотожурналист Улдис Бриедис, но в их фотографиях действительно не было того уровня близости, как в ваших снимках. Почему современные фотографы решаются быть более интимными, откуда эта потребность в большей проникновенности?
Очевидно, это можно отнести не только к фотографии. Это связано с нашей эпохой. Вероятно, мы стали более эгоистичными и даже фотографию используем как отражение нашего внутреннего мира. Или напротив, раньше у нас, возможно, коллективный менталитет был слишком сильным, чтобы позволить себе быть столь субъективными – я не знаю.
Можно не скрывать свои чувства?
Не скрывать свои чувства это… почти всё, что остаётся делать (смеётся). В современном мире так много возможностей. По крайней мере, в моей стране и на Западе. Они, разумеется, также являются поисками смысла. Я вырос в месте, где не нужно было ни за что бороться. Мне всё подавалось как на блюдечке, и, возможно, это заставляет меня искать что-то другое.
Как вы упомянули, вам кажется, что ваша фотография очень современна. В каком смысле современна? По содержанию?
Вы вынуждаете меня сказать это (смеётся). Я думаю, что она берёт начало в традиции, но у неё также есть свой голос. Так я это ощущаю. Если вы очень тесно связаны со своей визуальной работой, то она открывает вашу личность, и работа уникальна в том смысле, что мы все разные. И, да, я так думаю, что мой подход и сам менталитет работы современны. Конечно, в чисто техническом понимании высококонтрастная чёрно-белая фотография крупным планом не особенно современна.
Ваш подход «современен» в том смысле, что вы идентифицируетесь с человеком, которого фотографируете?
Моя установка – вмешиваться в ситуацию, принимать участие в жизни. Не быть кем-то, кто обследует жизнь со стороны, как это было раньше общепринято в профессии фотографа. Не быть просто соглядатаем. Но, конечно, фотографу невозможно полностью избавиться от этой позиции. По крайней мере, нужно сохранять намерение, чтобы это не стало доминирующим аспектом. Я всегда хочу быть также замешан сам.
Материалы по теме: Интервью с Андерсом Петерсеном
Я видел одну из ваших фотографий из Токио, на которой вообще не было людей, только какое-то заброшенное индустриальное место. Также у вас есть фотографии деревьев. Разумеется, эти мотивы несколько отличаются от тех, что доминируют на ваших портретных снимках.
Да, но это и есть самое интересное. И в моих снимках тоже происходило развитие. После того, как я снимал свою подружку в Гренландии, прошли годы, прежде чем я реализовал свой следующий проект, потому что мне казалось, что я могу снимать только того, кого люблю. Я просто привык к этому – если я не получаю этого особого чувства, то и картинка того не стоит. И это, конечно же, следовало из того, что я фотографировал человека, в которого был влюблён. Но позже, когда я начал снимать в Токио, вещи изменились, потому что там я встретил людей на улицах и понял, что могу переживать этот момент близости за короткое время встречи. Даже если я был вместе с человеком только пару минут на улице, это всё равно была очень интимная ситуация – ты встретил одного из более чем 10 миллионов жителей Токио и сказал ему, что тебе кажется, что он выглядит интересно и что ты хочешь сделать его портрет, и ты это делаешь. Я понял, что могу фотографировать не только людей, которых люблю, но и других. И тогда пошёл ещё дальше – понял, что могу также отобразить интимность помещений, растений, деревьев. Отобразить эмоциональное путешествие, своё сокровенное чувство к городу. Что-то подобное точно переживал японский фотограф Дайдо Морияма. Он тоже фотограф мгновения. Он мог, шагая по улице, фотографировать всё подряд. В конце концов и я научился часами шататься по одной и той же улице, потому что там было так много вещей, которых можно сфотографировать, и людей, которых можно встретить. Это полностью изменило мой взгляд на сам процесс.
Вы готовы развиваться, однако основополагающая установка – всегда тем или иным образом открывать жизнь вместо того, чтобы наблюдать её со стороны, не так ли?
Да, но это можно «открыть» и в лесу, и в помещении, не только в людях.
Какая разница между теми фотографами, которые наблюдают за жизнью, и теми, кто в ней участвует? У последних нет амбиции к объективности? Они берут на себя больший риск?
Риск более велик, поскольку ты чувствуешь ответственность за людей, которых фотографируешь. Когда я два года снимал свою подружку и опубликовал книгу, это произошло под мою ответственность. У нас был разговор о выбранных кадрах, и так же я поступаю с другими людьми. Конечно, ситуации и люди различаются. Конечно, я чувствую больше ответственности, публикуя работу, в которой участвуют люди, которых я знаю лично.
Прежде чем опубликовать снимки, высылаете ли вы их тем людям, которых фотографировали?
Это зависит от того, о чём мы договаривались. Каким-то людям всё равно, что делают с их фотографиями. Хотя, когда я снимаю людей, у меня обычно есть какие-то фотографии, чтобы показать, как я работаю. А кого-то из них не волнует – им просто нравится, что их фотографируют. Другие, в свою очередь, хотят впоследствии видеть, что я собираюсь публиковать. Обычно продолжаю общаться с теми, кого фотографирую – за исключением тех, кого просто встретил на улице.
Вы являетесь членом престижного объединения фотографов «Магнум» – как это произошло?
Попробую вспомнить.
Из серии «I, Tokyo»
Мне кажется, что среди латышей нет ни одного фотографа, представленного в «Магнум».
Я – первый датский фотограф в «Магнум». В Скандинавии вообще только два фотографа туда входят. Второй – это норвежец Юнас Бендиксен. Мы очень разные. Он фотожурналист и снимает в цвете, много работает с журналом National Geographic. Конечно, у каждого фотографа свой особый подход, но мне кажется, что в «Магнум» ещё более отчётливо видно, что у каждого из участников свой выраженный индивидуальный фотографический язык.
Но как вы стали членом «Магнум»?
Это произошло случайно – я никогда не лелеял мечту стать членом «Магнум». Я вообще никогда об этом не думал. Начал выставлять работы на международных выставках, и меня пригласили в Лондоне встретиться с несколькими фотографами из «Магнум». Мы познакомились, и мне понравилась их организация – отчасти потому, что я 10 лет проработал самостоятельно и, конечно, это несколько одинокое ощущение, потому что тебе самому нужно выдумать проект, реализовывать его, распространять свои работы и, наконец, их нужно выставить. В этом смысле было отлично стать фотографом «Магнум», потому что сразу появилась масса возможностей.
Значит, в «Мангум» вас пригласили?
Мне предложили подать заявку на участие. На самом деле, не нужно ждать приглашения, чтобы её подать. Но я поговорил с несколькими членами «Магнум» о вступлении в группу, и в конце концов именно с их подачи я написал заявку, так же как и 1000 других фотографов. У меня был проверочный срок в пять лет в статусе номинанта и ассоциированного номинанта, и каждый год нужно было предоставлять новые работы. Во-первых, ты становишься номинантом на два года, и тогда они за тебя голосуют. В первый раз я не получил достаточное количество голосов и пробыл в номинантах ещё один год. На следующий год я получил достаточное количество голосов и стал ассоциированным номинантом, но нужно было ждать ещё два года, после которых они вновь проголосовали, и тогда уже я стал полноправным участником.
Значит, «Магнум» – это очень требовательная система?
Да, и различные фотографы становились номининантами или ассоциированными номинантами на три или четыре года, а потом их выкинули. Это очень трудная ситуация, потому что за такое долгое время человек начинает себя ощущать частью организации «Магнум». В моём случае поворотным пунктом был проект на моей родине, Дании. Это был новый шаг к тому, чтобы вновь вернуться к более частному содержанию в работе. На мой взгляд, это сыграло свою роль также в приёме в «Магнум» – они, по-видимому, оценили, что я – фотограф, который не только ездит по заграницам, но и работает дома.
О чём именно была та серия датских фотографий?
В сущности, она была о том же самом, что я делаю всё время. В основном мои мотивы вращаются вокруг 6–8 сюжетов. Хотя я и не думал, что у меня когда-нибудь получится удачно увековечить свою родину, потому что я знаю её так хорошо и знаю её язык – порой мне это мешает. А ещё я привык, что, когда встречаю людей, обычно между нами не происходит никакого долгого разговора, я их просто фотографирую. Но в Дании мне пришлось очень много пояснять. Когда я прошёл через это, я увидел, что у меня много общего с людьми одной со мной культуры и что это ещё один шаг вглубь эмоциональной жизни. Теперь, рассматривая кадры из Копенгагена, я вижу такую связь и с моими работами из других уголков света. Просто случилось так, что я прожил два года в Гренландии, два – в Японии и т.д. В моём случае в основе путешествия всегда были связь с влюблённостью. Я следовал за любимым человеком.
Разве причина, по которой фотографы, и вы среди них, часто отправляются за границу, – это не представление о том, что проще что-то понять, взглянув со стороны?
Я еду не потому, что это проще. Честности ради должен признать, что еду потому, что путешествие – это приключение. Я не мог бы всю жизнь провести на одном месте. Меня вдохновляют люди других культур. Встретить человека из другой культурной среды, на мой взгляд, – это часть жизни. Например, недавно я реализовал фотопроект, отправившись по Транссибирской магистрали из Москвы в Пекин. Это был проект, который мне хотелось реализовать с тех пор, как я был подростком, и, конечно, открывать земли, которые никогда не видел, – это тоже приключение. Но вы правы – разумеется, есть возможность отправиться в путешествие по своей земле, по своему району, по своему двору. И это я тоже делаю – я пускаюсь в приключения с моей подружкой и с моей мамой.
Из серии «I, Tokyo»
Ведь и выбор отправиться в Гренландию не было просто поездкой за границу, вы ведь шли по стопам отца, верно?
Это была комбинация различных факторов. Однажды я писал о гренландской молодёжи – ничего существенного, просто работу в средней школе, но было очень интересно узнать, что происходит в Гренландии из-за столкновения культур. Я читал всю ту статистику о молодёжи и самоубийствах и о том, что они боролись за создание своей идентичности. Это заинтриговало.
У гренландцев ведь была своя идентичность, верно?
Да, но теперь они пытаются создать свою идентичность в современном обществе – что-то между традиционным образом жизни охотников и современными потребностями. Новым символом статуса для округа, в котором я жил, был огромный экран телевизора. Конечно, противоречие между традиционным образом жизни и современностью существует во всём мире, но в Гренландии развитие произошло невероятно стремительно. Оно произошло не постепенно, а всего за несколько лет.
Похоже на Амазонку? И разве гренландцы смогли примирить традиционное с современным?
Нет. Поэтому у них самый высокий уровень самоубийств в мире, поэтому у них такой алкоголизм и так много проблем. Хорошо, я сказал бы, что половина жителей смогла решить эту дилемму и атрибуты современности использует вполне конструктивно. Например, вместо того, чтобы убивать тюленя гарпуном, они используют ружья. Конечно, у них много новинок, которые одна часть общества использует правильно, однако вторая часть, члены которой запутались в жизни, страдает от модернизации. Это в большой степени произошло из-за того, что в Гренландии теперь введена датская система благосостояния. Многие больше не хотят ходить на охоту, потому что они могут просто пойти в социальную службу и взять деньги, так что им больше не нужно охотиться. Половина молодых людей больше не вырастает охотниками, но вопрос, что теперь они будут делать вместо этого? Что эти 150 человек, которые живут на склоне горы, где я сам провёл два года, станут делать теперь, когда им больше не нужно охотиться? Довольно много людей совершают самоубийство. И это делают мужчины, в особенности молодые мужчины, ведь именно они обеспечивали семью пищей. Поэтому я говорю о нехватке идентичности, ведь они были охотниками, а теперь они никто.
Вы отправились в Гватемалу, чтобы рассказать о туземцах?
Нет, я отправился, потому что туда поехал мой брат-близнец. Он журналист. Снимал фильм и взял меня с собой в качестве оператора. Это был не мой проект, но впоследствии он стал моим. Как и много раз до того, я поехал с ним и был в замешательстве, ведь я не мог общаться с местными потому, что не говорю на их языке. Так оно случалось почти всегда – я куда-то отправляюсь, меня это место интересует и я хочу туда вернуться. И я вернулся, остался надолго уже сам, научился говорить по-испански и прожил один месяц в одной семье, фотографируя их обыденную жизнь.
Вернётесь ли вы в Ригу?
Нет, я больше не буду так много путешествовать (смеётся). Я собираюсь жениться на моей подруге, и нам хочется родить ребёнка, и мы, конечно, будем путешествовать вместе. Меня больше не приводят в восторг путешествия в одиночку.
Вы обмолвились, что фотоаппарат для вас – всего лишь рабочий инструмент. Если бы вы не выбрали фотоаппарат, какой инструмент вас бы привлёк? Были ли какие-то другие альтернативы?
Я происхожу из семьи, в которой есть долгая фотографическая и журналистская традиция. Мой брат-близнец – журналист, мой отец был журналистом, моя мать фотограф, моя бабушка тоже была фотографом. Так что это вовсе не совпадение. Ну чем бы другим я мог заняться? Вообще я начинал карьеру как оператор, но мне было очень трудно создавать это интимное пространство в присутствии целой съёмочной группы.
