Запрещённое искусство
15/05/2014
Американцы обсуждают русское кино с большей увлечённостью, чем русские. Видимо, им на дистанции не так больно думать о том, о чём в современной России думать почти что невыносимо. В этом мне как российскому критику довелось убедиться в ходе симпозиума по российскому кино на кафедре славистики в университете Питтсбурга. Симпозиум ежегодный, проходил в шестнадцатый раз, и в этом году он имел тему «Гендер и жанры».
Вообще-то фильмы для обсуждения на симпозиуме выбираются из новейших, так что не всё, что сегодня предлагает российское кино, достойно обсуждения в заявленном тематическом ключе. Ведь фестивальный артхаус (а симпозиум исключил российский мейнстрим вроде «Сталинграда» или «Горько!») довольно редко обращается к формульным жанрам, предпочитая «контракту» со зрителем авторское самовыражение, к которому нужно находить индивидуальный подход, быть интеллектуально активным зрителем. И тем не менее тему для симпозиума подсказывает именно развитие российского кино. И если посмотреть на картины последнего времени, то в некоторых из них вполне можно отыскать отчётливую гендерную проблематику.
В отличие от Запада в России не было сексуальной революции. И хотя сейчас, к примеру, Валерий Тодоровский в своём сериале «Оттепель» пытается показать, что советские 60-е отличались лёгкостью и вольностью сексуальных отношений, историческая память подсказывает другую формулу, которую некогда трактовали так: «у нас секса нет». Гендер и сексуальность как темы были практически «вытеснены» из советского культурного дискурса, и в России взрыв интереса к ним возник с либерализацией 90-х, через шоу-бизнес с его постоянными скандалами, через телевидение с его передачами типа «Про это» и даже через кино, первыми ласточками которого стали «Маленькая Вера» (1988) Василия Пичула и «Интердевочка» (1989) Петра Тодоровского. Отмена уголовной статьи за гомосексуализм 3 июня 1993 года позволила начаться открытому самоопределению российских ЛГБТ. Интернет с его огромными возможностями «знакомств» лишь взрастил градус российского гедонизма и сексуального экстрима.
Кадр из фильма «Интимные места»
Однако времён либерализации 1990-х – начала 2000-х оказалось мало для того, чтобы трактовать произошедшее как победу сексуальной революции в России. Скорее, это была своеобразная «оттепель», которая и дала ростки интереса к сексуальной и гендерной проблематике в культуре. Валерий Тодоровский смотрит на советскую «оттепель» 60-х с точки зрения сегодняшнего дня, пропустив её через ракурс последующей либерализации. Кино же этого периода как своего рода культурно-историческая память даёт совсем другое представление о времени.
Как и в советском, так и в современном российском кино не найдёшь героев, переживших сексуальную революцию. Чтобы лучше пояснить свою мысль, приведу пример того, как трактуется человек сексуальной революции на Западе. Эту трактовку находим в мемуарах режиссёра Роже Вадима, автора «И Бог создал женщину» и «Барбареллы», который, описывая Брижит Бардо и Джейн Фонду (символов сексуальной революции 60-х), говорил, что у них не было чувства вины по поводу сексуальных отношений, они не считали секс грехом и имели способность радоваться наслаждению. Если посмотреть российские фильмы, представленные на симпозиуме и затрагивающие вопрос сексуальности, то можно заметить, насколько остро герои ощущают чувство вины за свои желания. Они отчётливо сексуально подавлены и не могут решиться сделать первый шаг, чтобы освободиться от чувства греха. Правда, их рефлексия сексуальных желаний непосредственно связана с мыслью о свободе и счастье, но их подавленность настолько заметна, что не оставляет надежды на счастливый исход.
В этом смысле особенно показателен фильм Наташи Меркуловой и Алексея Чупова «Интимные места», некогда получивший приз за дебют на фестивале «Кинотавр» и сейчас представленный на симпозиуме. «Интимные места» рассказывают о нескольких героях, живущих в Москве. Главный мегаполис России не случайно выведен как место действия, поскольку род их занятий показывает приближённость и к большой политике, и к радикальному современному искусству. В центре внимания – современный художник, занимающийся нетипичным для России искусством: фотографирует «хуи и пёзды» (цитата из фильма – прим. ред.). Для него единственного в картине секс связан со свободой самовыражения. Он легко живёт с двумя женщинами, одна из которых занимается его пиаром, а вторая выполняет домашнюю работу. Однако символично, что именно этот герой – единственный, кто умирает в картине. За своё чувство свободы он оказывается наказанным как ударом молнии (божьей карой), так и карой закона. В первом же кадре мы видим его лежащим голым в морге (весь фильм развивается как ретроспекция).
Депутат Госдумы женского рода (справедливости ради стоит сказать, что авторы фильма не называют её точную профессию, и мы только руководствуемся аллюзиями) принимает законы, ограничивающие проникновение «порнографии» в общество и культуру. Сама она периодически видит эротические галлюцинации и занимается любовью с фаллоимитатором. Есть в фильме ещё и молодой семьянин, не способный заниматься любовью с собственной женой и поглядывающий с вожделением на толстую бабу, с ужасом осознавая, что его всё больше и больше тянет к уродству. Есть ещё и молодые супруги, один из которых обнаруживает в себе гомосексуальность, а вторая, уставшая от бесконечных абортов (муж не хочет иметь детей, хотя периодически вещает на телевидении о проблемах рождаемости в России), заводит роман с циркачом, в которого влюблён её муж. Нежелание мужа иметь детей вполне оправдывает адюльтер, но запоздалый страх осознания собственной сексуальной природы в свою очередь оправдывает её супруга. И, наконец, есть психоаналитик, который проводит доморощенный психоанализ своим друзьям (всем мужским героям фильма), а в свободные вечера как маньяк фланирует по Москве на машине в поисках проститутки.
Кадр из фильма «Интимные места»
Благодаря многофигурной композиции предстаёт картина современного российского общества, в котором сексуальная свобода, а точнее освобождение (поскольку, как точно некогда сформулировал Герберт Маркузе, в современной цивилизации свобода достигается только через сопротивление институтам власти, а значит, путём освобождения) выступает исключительно радикальным жестом. Радикализм – удел одиночек, и им в этом обществе не место. Для большинства сексуальность – бремя, которое не предполагает счастья и избавления. Внутренняя безнадёжность ситуации возникает от того, что все герои фильма предоставлены сами себе, не знают, как справиться со своими неутолёнными желаниями, и даже когда пытаются обсуждать это с домашним психоаналитиком, не получают нужных ответов. Да и не могут получить, поскольку доморощенный психоанализ (все мы знаем, что анализировать друзей профессиональный психоаналитик не имеет права) – это лишь попытка озвучить эти проблемы вполголоса, но не желание разобраться в их сердцевине.
«Интимные места» очень хорошо анализировать в контексте российского гендерного законотворчества, поскольку фильм неожиданно отражает политическую несвободу, отзывающуюся на сексуальной сфере. Фильм вышел в один год с принятием общероссийского закона о запрете пропаганды гомосексуализма среди несовершеннолетних и ряда законов в различных регионах России, запрещающих какую-либо пропаганду «нетрадиционных отношений». Российская власть явно нацелилась на то, чтобы сделать Эрос подконтрольным, если не подотчётным, учитывая то обстоятельство, что культурная политика России выбрала в качестве ориентира создание «национального культурного кода» через отказ от мультикультурализма, толерантности и утверждение традиционных ценностей. Национальный культурный код, по точному замечанию Михаила Ямпольского, стремится к тому, чтобы превратиться в уголовный кодекс в области культуры, поскольку он чётко пытается подчинить интересы меньшинства традиционно настроенному большинству. Он лишает общество права на автономные зоны, которые свойственны либеральному общественному устройству, и утверждает тоталитарную модель управления культурой. Естественно, это касается и сексуальности, поскольку ЛГБТ в этом случае также лишается права на автономию и определяется на роль угнетённого меньшинства, которое обязано подчиниться доминирующей традиционалистской доктрине. На властном уровне гомосексуальность воспринимается как принадлежность к западному «разложению», то есть «враждебному».
Выведение гендерной проблематики в область политического – вот что подмечают авторы фильма, показывая через линию депутата Госдумы, насколько власть и общество серьёзно взялись за то, чтобы репрессировать организацию Эроса и всё, что с ним связано. В фильме современный художник после прослушивания сюжета по телевидению, призывающего запретить его эротическое искусство, прямо констатирует: «Культура ко мне ещё не готова». Эту неготовность культуры демонстрируют и авторы фильма, чья система репрезентации столь острой темы представляется довольно традиционной по форме. Самое радикальное, что им приходится показывать на экране, – это большие фотографии художника, запечатлевшие на крупном плане половой член. Учитывая то, что фильм является дебютом молодых авторов, подобная «стыдливость» в показе проявлений сексуальности в артхаусном фильме говорит о работающей системе запретов в головах режиссёров. Самоцензура – это тот фактор, который отличает российское кино. И даже самые смелые картины кажутся достаточно стыдливыми по сравнению с образцами современного мирового кинематографа.
Кадр из фильма «Интимные места»
В недавнем документе Министерства культуры о государственной политике в области культуры, опубликованном в газете «Известия», Россия чётко противопоставляется Европе. Учитывая принятые в 2013 году законы о запрете пропаганды гомосексуализма, можно скорректировать этот вердикт: «Россия – не гейропа». Общественность то и дело поддерживает этот тон власти и выдаёт примеры этой поддержки. Сложная прокатная судьба показанного на симпозиуме фильма «Зимний путь» тому хороший пример. Кстати, это тоже дебютный фильм. В огромном городе Санкт-Петербурге фильм был показан в одном кинотеатре «Художественный». Второй кинотеатр «Родина» снял фильм с проката накануне премьеры с заявлением, что он работает для детей и не может брать подобное в репертуар. Интересно, что в том же кинотеатре давно крутят европейский артхаус, который предлагает самые разные примеры смелых отношений. Но когда речь пошла о российском фильме, администрация тут же стала законопослушной.
При этом «Зимний путь», который, безусловно, поднимает вопрос гомосексуальных отношений, делает это весьма консервативно по форме. Ничего порнографического и даже смело эротического в фильме нет, правда, есть вполне себе талантливое размышление о том, как гомосексуальность связана с поиском свободы и как она одновременно является бременем. Главный герой фильма – молодой оперный певец по имени Эрик (его образ навеян образом Эрика Курмангалиева) – случайно знакомится на улице с «парнем с Металлостроя», который увлекает его, а потом грабит без всякого зазрения совести. Авторы фильма Сергей Тарамаев и Любовь Львова очень выпукло рисуют среду художника, в чём-то декадентскую, построенную на оберегании себя от свинцовых мерзостей российской жизни (благодаря чему гомосексуальные отношения символически воспринимаются своего рода «внутренними браками»). Эрик выделяется из этой среды. Он своего рода «проклятый поэт», которому душно и в консерватории, и в домашних «салонах». Он всё время ищет выход за границу предсказуемого мирка «высокой культуры», о котором можно сказать словами его консерваторского преподавателя «сон, прогулки, Шуберт». Как абсолютный контраст утончённому Эрику – Лёха, парень с заводской окраины, гопник, готовый в любой момент ограбить и побить. Модель сюжета в чём-то напоминает «Собачье сердце» Булгакова – всё та же матрица российской жизни: русский интеллигент, которому кажется, что он сможет вдохнуть в хама высокие мысли, в том числе посредством чувственной сферы. Однако хам, несмотря на минуты слабости к звучащему Шуберту и плохо объяснимую тягу к Эрику, всё же остаётся хамом и гопником, напоминая, что интеллигентский просветительский проект сегодня уже не работает.
Гей-культура предстаёт в развёрнутом виде в гей-клубе, в котором солирует трансвестит и курят, пьют, закидываются наркотиками, – и это самое смелое, что позволяют себе авторы фильма. Гей-среда представляется в чём-то полуподпольной, автономной зоной, в которую то и дело кто-нибудь проникает (как Лёха), но которая всё-таки существует по принципу автономии. В подобной интерпретации есть политический аспект. Период либерализации 1990-х, равно как и медведевской «модернизации» 2000-х, привели к сложению в российском обществе автономных зон и субкультур, которые отделяются одинаково точно и от мира элитарной высокой культуры, и от мейнстрима, и от маргинальных явлений. В плане репрезентации гей-отношений «Зимний путь» выглядит так же консервативно, как и «Интимные места», однако в целом пессимизм фильма вполне объясним. Гей-среда не отличается долгосрочностью отношений и базируется на экстриме. Подобная ситуация предрекает обречённость любви.
И «Зимний путь», и «Интимные места» могли быть сняты только в прошлом году. В следующем их появление будет уже невозможно. И дело не только в том, что совсем недавно принят новый думский закон о запрете мата на экране и театральной сцене (в фильмах матерных слов предостаточно), просто в России стремительно меняется социально-политическая ситуация. Путинская власть своими законами явно стремится закрыть страницу либерализации в России, нацеливаясь на тоталитарный сценарий. Этот сценарий предполагает унификацию культурного пространства, стирание сложившихся «зон» эпохи либерализации, нацеливание культуры на выполнение идеологического заказа. Политические призывы к традиционным ценностям меняют отношение к проявлениям сексуальности в российском обществе. В отличие от советской современная власть уже не считает, что у нас в стране секса нет, но она явно намерена секс контролировать. Причём распространять свою концепцию сексуальных отношений в современной России берутся и за её пределами. К примеру, недавно на канале «Россия» в прямом эфире, посвящённом конкурсу «Евровидение – 2014», звучали такие слова: «Россия заразит всех своих целомудрием!»
Кстати, и многие российские кинематографисты сами торопятся вогнать себя в моральные рамки. Именно для этого создаётся «Этическая хартия» – своеобразный моральный кодекс, якобы призванный противостоять духовному и нравственному «разложению нации». В этом кодексе, помимо отстаивания традиционных ценностей, есть пункт о необходимости препятствовать романтизации смерти и суицида, что можно считать своего рода желанием табуировать ещё одно проявление человеческой радикальной свободы. Пройдёт совсем немного времени, и фильмы вроде «Зимнего пути» и «Интимных мест» будут выглядеть последними ласточками эпохи российской либерализации, в которой пусть робко, но всё же заметно была сделана попытка рассматривать сексуальность и общество с точки зрения западной системы ценностей. В этой системе центральной категорией является категория свободы, стремление к которой осуществляется самыми разными путями, включая сексуальную свободу. Современная путинская Россия, взявшая курс на систему запретов и репрессивной организации Эроса, очень скоро сделает подобные фильмы запрещённым искусством.
