Искусство придаёт жизни остроту
Разговор с коллекционером искусства Янисом Зузансом
Дайга Рудзате, Уна Мейстере
20/05/2015
Коллекционеры Янис и Дина Зузансы сегодня – наиболее влиятельные, а также наиболее щедрые меценаты современного искусства в Латвии. Янис Зузанс стал одним из инициаторов основанной в 2008 году Премии Пурвитиса – наиболее престижной и самой крупной (28 500 евро до уплаты налогов) награды в визуальном искусстве Латвии. Целевое назначение премии – регулярное отслеживание и осознание общей картины искусства и самых ярких его проявлений.
Премия Пурвитиса была в своё время первой начатой Янисом Зузансом инициативой в области искусства, за которой последовало и создание своего выставочного пространства – Мукусальского художественного салона, и поддержка многих других происходивших в Риге и Латвии событий и проектов, связанных с современным искусством. Желание мецената активизировать общую картину латвийского искусства – это его общеизвестная страсть, настолько же важная, как и та увлечённость, с которой он создаёт свою коллекцию искусства, в результате превратившуюся в собрание приблизительно в 5000 единиц. Это – основа регулярной выставочной деятельности Мукусальского художественного салона, в тоже время собрание открыто и для других профессионалов и музейных специалистов, желающих включить отдельные работы из коллекции в свои экспозиции. Сам Янис Зузанс говорит, что он хочет создать свой собственный портрет латвийского искусства: «Такой, каким я сам его вижу». Желание сделать латвийское искусство конвертируемым явлением и за пределами нашей страны – одна из его idee fixe, которая кому-то может показаться совершенно идеалистичной. Именно эта цель, кажется, и побудила Яниса Зузанса стать членом Tate Modern Russian and Eastern European Acquisitions Committee.
Так же воодушевлённо и азартно, как он собирает произведения искусства, коллекционер вбирает в себя знания, эмоции, опыт и переживания, которые предлагает искусство во всех уголках мира, куда только попадает Янис Зузанс. Посещение художественных выставок в любой точке мира – его личный приоритет. Так же как и разговоры об искусстве и вокруг искусства.
В заключение нашего разговора Янис Зузанс сказал: «Искусство на самом деле отравляет тебя. В позитивном смысле. (...) Оно придаёт жизни остроту. Не позволяет погрузиться в рутину. По крайней мере в моём случае. В бизнесе, если нет явных и больших вызовов, всё становится привычкой, становится повседневным процессом. И тогда становится скучно. Искусство – это то, что никогда не позволяет ощутить эту рутину всеобъемлющей».
Какой была первая работа, которую вы приобрели и которая по-прежнему представляет для вас ценность?
Картина Индулиса Зариньша «Акт в мастерской художника». Это было в конце 90-х годов. Но я покупал её не как коллекционер. Коллекционером ведь становишься постепенно. Так же как пьяницей. Не с первой рюмки. Вот когда ощущаешь, что тебе хочется выпить всё чаще и уже с утра, тогда ясно, что медленно, шаг за шагом ты превращаешься в пьяницу. Так же и в случае коллекционера. Это не происходит в какой-то конкретный день – в какую-то конкретную дату. Так не бывает. Но однажды ты вдруг осознаёшь, в кого ты превратился.
И когда вы это поняли про себя?
Около десяти лет назад. Это совпало со временем, когда мы начинали проект Премии Пурвитиса. До этого я себя так определить не пытался. Кое-что мы покупали вместе с Диной просто для удовольствия. Но без цели создания или пополнения коллекции. Так что это произошло сравнительно недавно.
Что вас побудило коллекционировать именно искусство? Можно же коллекционировать многое другое.
Это желание коллекционировать сидит у тебя где-то внутри – в каком-то гене. В детстве мы все этим занимались. В школьные времена я собирал марки. Потом – подростком – пивные банки. Затем марки я продал, банки выбросил, прошло какое-то время, и я обратился к искусству.
Есть ли что-то такое, что вы, ещё не осознавая до конца своего увлечения, пропустили мимо и отчего теперь хочется кусать пальцы?
Есть. Так бывало не раз. Надо делать выбор. Да или нет. Исключительные предложения не повторяются.
Один коллекционер в интервью Arterritory сказал, что он коллекционирует произведения искусства не как объекты, а как идеи. А что представляет собой то, что коллекционируете вы?
Простой вопрос, ответ на который не будет таким простым. Тот коллекционер – наверняка приверженец концептуального искусства. Мы начинали с коллекционирования художников так называемой «Рижской группы». Они были первыми, кто впечатлил нас. Появился интерес. Так началось осознанное коллекционирование. Мне очень нравился период латвийского модернизма 20-х годов ХХ века, и надо признать, что он по-прежнему один из наиболее близких мне самому.
Что я теперь коллекционирую... Стараюсь создать хрестоматийный портрет искусства Латвии. Такой, каким я его представляю и который состоит из интересных для меня знаков. Есть художники, которые вообще меня не интересуют. Я сознаю, что в коллекции имеется немало теперь уже не нужных работ, однако не вижу возможности реализовать их где-то в другом месте, потому что рынок искусства Латвии пока что очень небольшой и малоактивный.
А до каких черт лица вы уже дошли в создании этого портрета?
Этот портрет всегда можно дополнить, и он никогда не будет полностью завершён. Если учитывать, что у нас тотальный дефицит музеев, есть желание осуществить то, что ещё не было сделано. Создать такую коллекцию, которую когда-нибудь можно было бы показать и за пределами Латвии. Обычно все ищут международно признанные имена, интернациональный подход, а национальное может вызвать интерес только на национальном уровне – так мне недавно говорили некоторые респектабельные профессионалы. Для той группы, которую можно считать инвесторами, это действительно верно. На самом деле рынок искусства уже доведён до абсурда – всё заиндексировано, и искусство меряют квадратными сантиметрами. Однако для тех, кто по-прежнему ищет в искусстве рефлексию о себе и мире вокруг, искусство Латвии может быть очень интересным. Когда мы с Диной поехали в Бильбао посмотреть построенное Гери здание Фонда Гуггенхайма, мы посетили и местный музей. И там было несколько залов, которые мне показались намного интереснее Базелица и Френка Стеллы в Гуггенхайме. Это искусство показалось мне более аутентичным и захватывающим. Потому что большие имена настолько апробированы и уже столько раз пропущены через себя, что лично мне они уже не интересны.
Роман Сута / Мастерская «Baltars». Тарелка «Курземе». 1927. © Мукусальский художественный салон
А вы считаете, что в современном мире вообще возможно такое явление, как национальное искусство?
Мне хотелось бы в это верить. Я всё-таки, наверное, идеалист в том отношении, что не следует всё помещать в рамки рынка. Надо было бы оставить неприкосновенной хотя бы небольшую часть, «заднюю дверцу», сквозь которую можно было бы выйти в более чистое пространство. Где нельзя всё измерять в долларах. Конечно, тем латвийским художникам, которые горят желанием стать космополитичными звёздами, надо собирать вещички и отправляться в Нью-Йорк или Лондон... Моё желание – повернуть этот вектор таким образом, чтобы другие увидели, что на карте мира есть и Латвия. И благодаря этому – и само латвийское искусство. И может быть, те, кто покупает искусство ради самого искусства, заметят и художников из Латвии.
Вы сейчас работаете в совете коллекционеров Tate Modern. Какой вы видите там свою задачу?
Своей целью я считаю содействие нашим художникам. Хотелось бы надеяться, что удастся «затащить» сюда других коллекционеров, чтобы показать им то, что здесь происходит. Позволить пощупать товар здесь, на месте. У меня есть ощущение, что история современного искусства пока всё ещё игнорирует Восточную Европу. Мы – как белое пятно в истории мирового искусства. Нам надо поместить себя туда, внутрь. Пришло время переписать историю.
Жан Пигоцци, коллекционирующий африканское искусство, считает, что проблематичность его «узнаваемости» кроется в местной среде, в которой нет коллекционеров искусства.
Да, конечно, это и наша проблема. Необходимо увеличивать число коллекционеров. И эта установка должна быть и государственной – как осознанное желание двигать свою культуру вовне. Она должна быть более сильной и убедительной.
Возвращаясь к портрету искусства Латвии – когда вы прибавляете к своей коллекции новую работу, понимаете ли вы то, что ищете? Как это происходит – стараетесь ли вы отыскать что-то такое, чего нет в чертах создаваемого вами портрета, или же это – эмоциональный процесс, или просто безрассудное решение?
Как когда.
Отто Скулме. Портретная композиция. 1923. © Мукусальский художественный салон
Вы совершали и безрассудные покупки?
Совершал. Но, скорее, не то что бы безрассудные, а страстные покупки. Последнее безрассудство, наверное, вот это («Портретная композиция» Отто Скулме – авт.). Такое предложение, как я уже говорил, приходит один раз в жизни. И тут – или ты его принимаешь, или нет.
Но, конечно, есть работы, которые я купил под впечатлением настроения момента, а затем понял, что в действительности они совершенно не были нужны. Есть работы, вокруг которых я наматывал круги очень долго, и когда, наконец, приобрёл их, то удовлетворения уже не почувствовал. Потому что всё уже пережито. Однако процесс был начат, и его надо было закончить.
Значит, инстинкт охотника превалирует над ценностью произведения искусства?
Дело даже не в том, какая там стоимость. Но, может, я так долго к этой вещи стремился, что когда удалось её приобрести, это уже больше не казалось интересным. Выходит, что процесс был важнее конкретного произведения.
Но, как я уже сказал, есть художники, которые важны и всегда интересны для меня и работы которых я покупаю в течение всей их жизни. И если какой-то период жизни художника у меня отсутствует или просто слабоват, я охотно пополняю собрание чем-то лучшим. К сожалению, как раз от этих более слабых вещей зачастую просто невозможно избавиться. Но более качественные работы приходят, и черты портрета становятся всё прорисованнее, чётче. И тогда появляется радость – вытащить искусство из хранилища и сделать хорошую выставку. Это даёт удовлетворение. Например, выставка работ Яниса Паулюкса. Думаю, что в нашей коллекции представлены все периоды его искусства. Причём хорошими работами. Иногда мне задают вопрос: а дальше что ты с этим сделаешь? Пусть стоят. Может быть, это – мавзолей одного художника. Надеюсь, что когда-нибудь будет возможность создать отдельный зал Паулюкса. Может быть, какое-нибудь латвийское высшее учебное заведение будет согласно принять часть коллекции.
А что вы считаете «хайлайтами» своей коллекции? Назовите, пожалуйста, пять позиций!
Уже упомянутая «Портретная композиция» Отто Скулме, которую я считаю составной частью первой пятёрки латышского модернизма; «Портрет лейтенанта Глана» Карлиса Падегса; маленький и неприметный «Одиночка» Аусеклиса Баушкениекса, который мне чрезвычайно нравится и который повествует о том, что всё зависит только от тебя самого, и о том, что голым ты приходишь в этот мир и голым из него уходишь; изготовленная в мастерской фарфора «Baltars» тарелка «Курземе» и «Мадоннa» Олега Кулика, которую довольно трудно экспонировать – для неё необходимо специфичное и объёмное помещение. А также так называемые «картины из плёнки» Кристапса Гелзиса.
Олег Кулик. Мадонна. © Мукусальский художественный салон
Но в этом топе только пара образцов современного искусства...
Я ещё одной ногой стою внутри модернизма.
С какими из работ вашей коллекции вы сосуществуете у себя дома?
С модернистами и с так называемой первой тройкой искусства Латвии – с Пурвитисом, Валтерсом и Розенталсом. В моём кабинете есть также работы Миервалдиса Полиса и Бруно Василевскиса.
А кто в вашей спальне?
Сейчас там одна картина Конрадса Убанса, работа 20-х годов ХХ века.
Но почему вы покупаете современное искусство, если не хотите находиться с ним рядом?
Потому что я живу в этом времени.
Но в повседневности около вас его нет...
Нет. Но можно посмотреть на него на выставке в Мукусальском художественном салоне.
Вы – самый влиятельный патрон современного искусства Латвии. Зачем это вам?
Жизнь и мир состоят из парадоксов. Но этот уже несколько раз упомянутый портрет искусства не был бы полным, если бы в нём не было искусства настоящего времени.
Только поэтому?
Не совсем. Но в большой степени поэтому.
По обязанности?
Мне просто кажется, что надо помочь это сохранить. Если государство когда-нибудь построит музей, я мог бы передать ему то, что в другом случае Латвия потеряла бы. В известной степени я работаю, как такой вот «страж» современного искусства. Я считаю своей обязанностью сохранить лучшие вещи. И может быть, это не так важно для меня, сколько для моих детей и внуков. То, что мне самому нравится и кажется важным, я «прибираю к рукам».
Есть коллекционеры, которые признают, что одна из причин, почему они вообще этим занимаются, это возможность вести диалог, разговаривать с художниками, стать ближе к ним.
Сообщество художников вполне сходно с прочими сообществами, его образуют очень разные люди, и совсем не так много тех, с кем действительно интересно разговаривать. Но есть та его часть, с которой общаться, конечно, просто захватывающе интересно.
У вас есть друзья-художники?
Есть. Я надеюсь, что [Кристапса] Гелзиса могу назвать другом. Ещё и с [Гиртсом] Муйжниексом у меня хорошие отношения, с Катриной Нейбургой и Андрисом Эглитисом. Вообще с довольно многими.
Кристапс Гелзис. Знамя. 2013. © Мукусальский художественный салон
Разговаривая с ними, вы приближаетесь к сущности их искусства?
Как с кем. С Паулсом Лиепой очень интересно разговаривать, хоть это и не означает, что это легко. Гелзис никогда не рассказывает о своём искусстве. Мы говорим обо всём остальном, но всё-таки к чему-то вместе приходим. Однако очень часто бывает так, что художник совершенно не хочет рассказывать о своей идее. По крайней мере, мне так кажется. Или он не способен сделать это. Иной раз художник рассказывает, а мне кажется, что я вижу что-то совершенно другое. Или чувствую совершенно другое. Особенно это относится к концептуальному искусству, приверженцем которого я как раз не являюсь.
Насколько важен для вас эстетический аспект, красота в искусстве?
Что мы понимаем под словом «красота»? Какая-то эстетика для меня определённо важна. Она может даже быть отталкивающей по сути... однако в том, что я вижу, должна быть гармония. Меня совершенно не затрагивает искусство, основывающееся только и единственно на интеллектуальной базе. Такое, основа которого – несколько страниц текста формата А4. Я пытаюсь вникнуть в это искусство, иногда даже иду три или четыре раза на выставку, потому что за один раз невозможно понять и вникнуть. И после нескольких визитов я даже начинаю понимать некоторые из этих произведений искусства – умом, однако это – не то искусство, которое меня каким-то образом трогает или впечатляет. Как я уже сказал вначале, в искусстве мне важно найти то, что вызывает сдвиг в моей зоне комфорта.
И что в последнее время смогло вызвать самые важные сдвиги?
В прошлом году я посмотрел несколько великолепных выставок – работы Ансельма Кифера в Лондоне, Билла Вайолы – в Париже, Вии Целмини и Густавса Клуциса – в Риге.
Хотелось бы когда-нибудь приобрести что-нибудь из работ Кифера, которые производят на меня большое впечатление. С моей точки зрения, сегодня он – художник номер один. Я вышел с его выставки в Лондоне через два часа и почувствовал, как будто напился родниковой воды. Там просто немыслимая энергия.
Вы ощущаете энергетические поля произведения искусства?
Случается, что эту энергию можно ощутить, но бывает, что и нельзя. Например, мне ничего не говорит Марк Ротко. Не знаю, почему. Я пытался достичь какой-то ясности с ним, сидя в Beyeler Foundation, где довольно много его вещей, но моя кожа, наверное, слишком толста для этого. Там нужна более утончённая душа. У меня есть ощущение, что Ротко восхищает людей с наклонностью к самоубийству. Люди, которые хорошо чувствуют Ротко... В них сидит что-то самоубийственное.
Как вы пришли к такой мысли?
Почитал несколько книг о нём. И понял, что надо быть на одной волне с его внутренней неудовлетворённостью самим собой. И те, кто чувствует что-то подобное, находят это и в его живописи.
Аусеклис Баушкениекс. Одиночка. 1957. © Мукусальский художественный салон
А что для вас делает нечто произведением искусства?
Каждый человек художником быть не может. И дело не в образовании. Это всё-таки какое-то прикосновение Божие. Должна быть совершенно иная «оптика», способность видеть, чтобы создавать искусство. На мир надо смотреть совершенно по-другому. Не каждый может создать произведение искусства. Куда уж там ещё такое, которое останется спустя время.
А искусству нужен зритель?
Да. Так же как книге – читатель. Её можно называть хранилищем знаний, однако если ей не пользуются, её ценность – ноль. Чтобы искусство работало, ему необходим человек, который смотрит на него и рефлексирует. Однозначно.
Вы хотели бы приобрести «Фонтан» Дюшана?
(Смеётся.) Я думаю, этого хотел бы каждый коллекционер. Как некий раритет.
А как произведение искусства, а не как конвертируемую на рынке ценность или реликвию?
Наверное – нет.
Почему?
Я воспринимаю его всё-таки как утилитарный продукт. Потому что по сути это тот же Дэмьен Хёрст. Подпись важнее искусства. А хёрстовские «картины из пупырышков» я всё же не считаю серьёзным искусством. Это тот же игровой автомат, только изготовленный с помощью масляных красок. Он зарабатывает деньги.
А вы понимаете, почему именно Хёрсту и ещё примерно 20 такого уже уровня суперстарам так нереально повезло?
Ну, так у них вышло. Удачное стечение обстоятельств. Правильные галеристы, правильные кураторы, правильное время. Талант там, впрочем, тоже нужен. Мне кажется, что для коллекционеров это как некий знак. Как мы уже говорили – от каждого периода художника что-то должно быть. Но разве это искусство? Промышленные работы я оцениваю как промышленные работы.
Ну, а вам самому важна подпись под произведением искусства?
Сама подпись, возможно, не так уж важна... Хотя... наверное, всё-таки важна. Не всегда, но важна. Особенно в контексте уже ушедших от нас художников.
Назовите три работы, которые вы, абстрагируясь от всех имеющихся предварительных условий, хотели бы получить в собственность, если бы были соответствующие возможности?
«Служанка с кувшином молока» Вермеера. Без всяких сомнений. «Охотники на снегу» Брейгеля и «Сад земных наслаждений» Босха.
Несмотря на то что Бунюэль и Дали в «Андалузском псе» уже сделали легендарной ассоциацию Вермеера со смертью, вы бы осмелились повесить на стене в своём доме картину Вермеера?
Да. Вот, эту бы я повесил. Но ведь мы же все медленно приближаемся к смерти. Смерть – это ведь только переход в другое агрегатное состояние. Никто не вернулся назад, и что мы можем об этом знать, но я размышляю о смерти. Когда дело идёт к шестидесяти, ты начинаешь об этом думать. Просто так устроена жизнь.
Совершенно точно никогда не повесил бы у себя картину Яниса Розенталса «Вместе с первыми петухами» – этих чертей, бредущих через поля. Все владельцы этой картины, по крайней мере, так я слышал, плохо закончили. Но я в курсе этой истории. А с суевериями – как с заводными часами: если пружина не заведена, они стоят и ничего не показывают. Просто вещь. Если пружина заведена, часы начинают тикать. У меня есть одна работа, тоже написанная Розенталсом – «Христос переходит реку смерти», – которую я определённо не хотел бы вносить в дом и держать там.
А почему вы её купили?
Это было необходимо для того самого портрета.
Делая покупки, вы прислушиваетесь только к себе или у вас есть советники? Как вы можете быть уверены, что вот именно благодаря «тому» или «этому» создаваемая вами картина искусства Латвии станет полнее?
Это же интересно – ошибаться. Каждый из нас строит свои миры. С тем искусством, которое я покупаю и выставляю, я тоже строю свой мир.
Янис Зузанс. Фото: Рейнис Хофманис
Это – ваша параллельная жизнь?
Думаю, что да. Она здорово разгружает. Она делает меня самого более творческим человеком.
Вы многим позволяете посмотреть свою коллекцию?
Нет, совсем немногим. Но поэтому и существуют выставки, когда произведения искусства выносятся из хранилищ и выставляются для публичного осмотра.
Вам нравится ощущение, что это – только ваше?
Нет, я готов когда-нибудь передать это кому-нибудь, но только в подходящее место. У меня нет такого ощущения – вот это всё моё!
Нет его и в случае с «Портретной композицией»?
С ней – есть. Меня спрашивал Национальный художественный музей Латвии, не мог бы я отдать им её на постоянное депонирование. Я сказал, что это – такой сложный вопрос (смеётся). Я ничего не ответил. В случае с этой картины внутреннее эго одержало триумф. Мне самому нравится рядом с ней посидеть.
Как вы тренировались отличать плохое искусство от хорошего и кажется ли вам, что теперь вы это умеете? И можно ли вообще сказать, что такое хорошее искусство и что – плохое?
Сказать можно, но определённая тренировка необходима. Это время и количество работ, которые ты пропустил через себя. И когда через тебя прошли 1000 работ Паулюкса – тогда ты сможешь отобрать 50 действительно хороших. Остальные надо оставить в стороне, хотя они, может быть, совсем неплохи.
Что ещё, кроме способности отличать плохое искусство от хорошего, появилось в вас со времён начала вашего коллекционирования?
Искусство на самом деле отравляет тебя. В позитивном смысле. Это страсть. Зависимость. И потом без него уже не можешь жить. Искусство придаёт жизни остроту. Не позволяет погрузиться в рутину. По крайней мере в моём случае. В бизнесе, если нет явных и серьёзных вызовов, всё становится привычкой, становится повседневным процессом. И тогда становится скучно. Искусство – это то, что никогда не позволяет ощутить эту рутину всеобъемлющей. Оно всегда подталкивает взглянуть на вещи иначе. Ты ставишь перед собой цель, разрабатываешь видение, которое хочешь воплотить в жизнь, а потом целенаправленно стремишься к этому. Забавно, что когда ты этого достигаешь, наступает такое расслабление. Вплоть до того момента, когда ставишь перед собой новую цель.
