Foto

Дневная доза «Апотребина»

Экспресс-интервью с куратором выставочного проекта φαρμάκων, теоретиком искусства Борисом Клюшниковым

Надежда Лялина
04/03/2016
Фото предоставлены Ириной Петраковой

Недавно в пространстве Galerie Iragui в Москве открылся выставочный проект φαρμάκων («фармакон») теоретика искусства и куратора Бориса Клюшникова. Проект разрабатывался совместно с художницей и соорганизатором центра «Красный» Ириной Петраковой и французской художницей Жанн Сюсплюгас. Мы взяли у Бориса экспресс-интервью о проекте и поговорили о фармакологии, о психике в социальном контексте и о критической теории. Выставку можно посмотреть до 18 марта.

Расскажи, от какой идеи отталкивался твой кураторский проект «фармакон»?

Для начала необходимо оговорить, что эта выставка является для меня определённым этапом в осмыслении депрессии с социологических и политических позиций. «Фармакон» – необходимое звено в череде размышлений и художественных проектов, которые я намереваюсь развернуть, что не отменяет его самостоятельного значения. Учитывая имеющиеся ресурсы и формат галерейной выставки, мы решили сфокусировать внимание на теме фармакологии, потому как это самое буквальное, первое приближение к теме психической жизни сегодня, к тому же активно проработанное именно на материале галерейных выставок. Мне и художницам было необходимо внести в эту стройную историю содружества галереи и фармакологии какую-то поломку, раскрыть амбивалентность этого гармоничного союза. Мой аргумент прост: любая эмоциональная инженерия в неолиберальной логике выдаёт себя за сугубо индивидуальное предприятие. У вас есть ваш личный мозг, который сломался, и это ваша ответственность – привести его в порядок с помощью таблетки. Происходит редукция: это всего лишь дофамин и серотонин. Таким образом, психика деполитизируется, из эмоциональных состояний вычитается их социальный контекст и, что особенно меня волнует, их роль в сегодняшних процессах производства и потребления. Душа – это средство производства. Если все дело в нейромедиаторах, то вопрос о социальных изменениях оказывается хитрым образом снят с повестки: нет нужды ничего менять, кроме самого себя. В этой обстановке важно снова поднять вопрос о реполитизации психики и в нашем случае – о политфармакологии. Принять пилюли – это политическое решение, а значит, здесь есть момент двойственности: фармакология либо подчиняет и воспроизводит статус-кво, либо наделяется революционным, субверсивным потенциалом (как в случае, когда гормональная терапия помогает играть с гендерными идентичностями и корректировать половые шифры тела). Эти политизация и двусмысленность лежали в основе наших обсуждений по проекту. Мне очень повезло, потому что визуальный язык Ирины и Жанн, логика их искусства позволяли мне адекватно подойти к теме, волнующей меня долгое время. Также помогла история Galerie Iragui как пространства. Они часто сотрудничают с «психоделическими» концептуалистами, в частности, с медгерменевтами.


Проект Ирины Петраковой APOTREBIN

Как художницы работают с этой темой реполитизации психики? И как двойственность «фармакона» раскрывается в их работах? Начнём с проекта Ирины Петраковой, который встречает нас при входе в галерею.

Проект Ирины Петраковой – это агрессивная рекламная кампания фантастического препарата APOTREBIN (ACONSUMIN), дарующего критическое сознание и идеологическую прозорливость (улыбается). Мне кажется, это очень грустная и тревожная работа. Здесь задействована ирония по отношению к критической теории в её нынешнем положении, когда она прошла полный круг от высказываний эвристической силы до нейтрализованной болтовни так называемых glamourous left. Тотальная инсталляция Иры расщеплена привлекательным сектантским шумом реклам, попсовых опросников и пошловатых мотивирующих слоганов. В этой вселенной Адорно, Беньямин и Хоркхаймер стали лицами фармакологического «мерчендайза». Забавно, что когда-то критическая социология могла аргументированно критиковать галерейное пространство, теперь же побеждающее галерейное пространство способно подвешивать статус критической теории, отстранять наше упоение критическим пафосом и активистским наивом. Знаешь, меня беспокоит это. Я стал замечать, что многие активисты превратились в роботов по производству грамотной политической речи, они очень рефлексивны, но, будто платоники, парят в мире воображаемого коммунизма, спуская оттуда свои тезисы о происходящем. Возможно, это происходит потому, что наша критика развивается, как говорит Ирин Рогофф, в комфортных автономных зонах вроде галерей, куда политика оказывается изгнана. Их политическое искусство свидетельствует о том, что в реальной жизни мы лишены возможности действовать и высказываться. APOTREBIN совершает мою любимую операцию – планомерно усугубляет вещи. В этом зеркале я слишком хорошо узнаю себя, для нас это и самоподрыв, здесь нет высокомерия! Хотя нет, самокритика это и есть высокомерие...

Просто я считаю, что нужно использовать данное. Мы потратили кучу времени на то, чтобы отшатываться от вещей, игнорировать институции, критиковать белый куб, отказываться от участия в проектах, которые вредят нашей критической репутации. Многие игнорируют телевидение и радио. Вступая на этот путь исключения, все те, кто разделяет левые идеи, на самом деле ослабляются, пока консервативные толки крепнут и захватывают всё больше пространства. Нужно идти туда, где ты встретишь радикально иные мнения, пробовать взаимодействовать с самыми разными, даже чуждыми формами. Это хорошо видно на примере религии. Пока основная масса левых была ведома довольно наивным атеизмом, всё поле религиозного оказалось монополизировано консервативной речью. В России очень мало говорят о теологии освобождения или о социалистических трактовках христианства. Мне нравится APOTREBIN тем, что он задействует логику фармацевтической рекламы.


Проект Ирины Петраковой APOTREBIN

Недавно вышла твоя статья на Colta.ru о проекте Кирилла Савченкова Horizon Community Workshop. Мне кажется, предложенный им формат подачи материала повлиял на разработку этой части выставки про APOTREBIN.

 Да, это правда. Мы обсуждали его с Ирой. Стратегия Кирилла – это как раз то, что я пытаюсь сформулировать сейчас. Он использует чисто капиталистические ходы, чтобы указать на то, что при капитализме оказывается скрыто. Это искусство как раз отдаёт себе отчёт в изначальных средствах, которые предоставляет сегодняшняя ситуация. Но при подготовке обсуждалось не только это. Например, мы смотрели классные работы коллектива Propeller Group о ребрендинге Вьетнама и рекламе коммунизма (они доступны на Vimeo). Ещё свежи были впечатления от перформанса «Детокс» в галерее «Треугольник». Ну, и конечно, чтение. Обсуждали тексты авторов, которые так или иначе говорят о психике с точки зрения социального поля и логики производства. Это целая традиция, идущая от Гваттари к Франко Берарди Бифо, Марку Фишеру и Юджину Такеру. С точки зрения искусства есть небольшой критический текст Шурипы под заголовком «Фармакология духа».

Как работает с темой политфармакологии вторая художница – Жанн Сюсплюгас?

У Жанн Сюсплюгас более классический взгляд на фармакологию. Она как раз очень хорошо чувствует процессы деполитизации, связанные с антидепрессантами. С Жанн мы выбирали работы уже из известного репертуара. Я хотел построить высказывание вокруг темы приватных эскапистских пространств, наедине с которыми остаётся человек. Мне нравится серия плакатов, в которых она фотографирует окошки аптек drive thru. Это аптеки, организованные для автомобилистов, что-то вроде Макавто! Ты предоставлен сам себе в своём доме-коробке, потом ты едешь в жестянке-машине, и, наконец, ты получаешь через окошко свою фарм-поддержку. Неолиберальная антиутопия. Жанн очень тонко показывает это сочленение приватности и медицины, рассчитанной на индивидуалистическое восприятие. Например, она демонстрирует на слайдах архив фотографий своих друзей, которые принимают разные таблетки. Я вспомнил, что в 90-е годы все принимали на разноцветных рейвах таблетки «под Prodigy», а в 2000-е всё это переросло в инди-нормкор с заглавной песней Placebo «Meds». Мне кажется, что группа Placebo и постконцептуализм 2000-х и 10-х – вещи одного порядка. По работам Жанн это хорошо видно, она улавливает связь между нормализующей эстетикой формального постконцептуализма и антидепрессантами, которые приводят тебя в норму, к нормкору. Берарди Бифо называл это «эстетикой Евросоюза».


Работа Жанн Сюсплюгас

Как ты пришёл к размышлениям о депрессии в её социально-политическом контексте? То есть была какая-то точка бифуркации?

В 2015 году мы с художниками делали выставку «Бомба». Но, делая выставку о таком радикальном нигилизме, ты открываешь, волей-неволей, что этот нигилизм построен на бессилии, что именно бессилие является его движущим фактором. Об этом были работы Олега Устинова и Саши Плюснина. То есть оказалось, что на самом деле мы создали другой проект, что «терроризм» заслоняет другую тему – и это тема бессилия, краха, депрессии.

И ещё очень важно, что этот атомизированный терроризм происходит от одиночества. Потому что когда человек оказывается изолированным от социальной среды, террористический акт становится для него единственной возможностью соединиться с людьми, слиться с ними по ту сторону жизни, в общем ужасе. То есть террорист ищет утраченной близости, которая невозможна в этом мире, и тогда он взрывает всех, смотрит на ужас. Интересный факт, что многие «чёрные вдовы» объединены общей чертой – их близкие погибли, а устоявшиеся социальные отношения оказались разрушены. Их вербуют именно в этот момент, в момент пика одиночества и изоляции. Есть обширные исследования на тему женского терроризма.

Поэтому в «Бомбе» была важная отсылка к Теодору Качинскому, который как раз не мог построить свои взаимоотношения с людьми и стал общаться с миром посредством бомб.

Собственно, по итогам размышлений над выставкой стало понятно, что терроризм – это итог, который заслоняет причину – ситуацию социальной атомизированности и изоляции. Сначала приходит отчаяние, затем следуют взрывы. И я решил сделать несколько проектов, посвящённых этому вопросу. Первая выставка – о «фармакологии», потому что это самое близкое, буквальное приближение к проблеме депрессии.


Фрагмент экспозиции Жанн Сюсплюгас

Возвращаясь к теме glamourous left. Вообще, мейнстрим по поводу критической теории создаёт впечатление, что актуальное искусство «обязано» быть в неё вписано, иначе оно себя дискредитирует. Это мода…

Но мы не должны откидывать что-то, что является модным. Сегодня уже невозможно существовать вне моды, сейчас всё модно. Мода сегодня – это скорее отношение зрителя или читателя как потребителя. То есть это само отношение человека к предмету. Но возможно и другое отношение – более серьёзное, более глубокое. Тех же самых Адорно, Беньямина и Хоркхаймера можно прочитать по-модному, то есть вскользь, а можно вдумчиво и найти в них что-то важное, нечто стратегически важное. И так со всеми текстами, даже с теми, которые отбрасывают очень скоро по причине их популярности.

Но популяризация упрощает и часто искажает все смыслы, делает всё «нормальным», подстраивает под себя. Так радикальный художественный жест получает признание и вписывается в институциональный контекст, который он же критикует.

Здесь проблематика сложнее. Человек что-то аргументирует, он что-то требует, и если это что-то не входит, например, в рамки капитализма, то есть это является критическим по отношению к капитализму, то капитализм может предпринять две стратегии: он может удовлетворить это требование, а может не обращать на него внимания долгое время. Но так или иначе, в первом варианте он удовлетворяет просто то требование, которое критический теоретик или критический художник направляет в отношении искусства, тем самым расширяясь. То есть это не художник продаётся и становится модным, популярным и так далее, а это расширяется понимание того, что есть искусство, и его уже это устраивает. Тут другой механизм.

Так капитализм расширяется и меняется, потому что требования критиков оказываются удовлетворёнными. Поэтому, например, критики и теоретики 1968 года потом оказываются в мейнстриме, потому что то, чего они раньше требовали, сегодня уже включено в производство и потребление, сегодня это описание повседневной ситуации. Фактически они выиграли.


Работа Жанн Сюсплюгас

То есть если перейти к более абстрактному вопросу, ты придерживаешься мнения, что современное искусство может что-то менять?

Да, я так думаю. Я не хочу сказать, что всё искусство именно такое, но сейчас для меня важно то, что искусство может представлять изнанку тех процессов, которые мы наблюдаем в капиталистическом способе производства и потребления. Ты можешь делать, как Кирилл Савченков, брать все эти средства, которые находятся в арсенале у психогуру, и показывать с помощью них то, что психогуру тебе никогда не покажет. Или как Пахом (смеётся). Сам факт того, что он пошёл в битву экстрасенсов, меня очень будоражит! Это максимальная открытость и участие даже в чуждых тебе проектах с целью создания новых отношений. На это искусство действительно способно.