Пираты предпочитают живопись
Анна Арутюнова
29/04/2013
На русском языке в издательстве V-A-C вышла книга Франческо Бонами «Я тоже так могу!», где автор пытается разобраться, по каким критериям зритель может распознать художников, достойных места на Олимпе современного искусства. У читателя, знакомого с историей искусства ХХ века, книга может вызвать только недоумённое восхищение – так размашисто и безапелляционно она написана. Бонами – опытный куратор, за плечами которого основной проект 50-й Венецианской биеннале, третья Манифеста и биеннале Уитни. Он смело расставляет по местам не один десяток художников от Дюшана до Хёрста и буквально на пальцах, не скупясь при этом на яркие эпитеты и образные выражения, объясняет, почему те или иные авторы должны остаться в истории искусства ХХ века. Обложка книги, где автор предстал в образе эдакого пирата от современного искусства с повязкой в виде «Чёрного квадрата» Малевича на глазу, словно предупреждает – тем, кто боится, лучше не соваться. Бесстрашие, с которым Бонами с высоты своих достижений размышляет об искусстве, не для впечатлительных. Впрочем оно полностью отвечает его собственной концепции о том, что первостепенная задача художника (а в данном случае автора книги) – это вызвать реакцию, и неважно, плохую или хорошую.
В принципе, книга рассчитана как раз на тех, кто намеревается совершить первое знакомство с современным искусством или только что его совершил и теперь захотел разобраться, что к чему. В прологе Бонами, как истинный итальянец, проводит впечатляющую аналогию с кулинарией, сравнивая произведение искусства с пастой, переваренной или аль денте, говоря о кураторах или как о «великих шеф-поварах», или же простых стряпухах, убеждая, что современное искусство из всего ряда «продуктов» – это только самое свежее.
В книге 33 коротеньких главки, и почти все они посвящены одному из гениев ХХ века. У каждой броский заголовок вроде «Порви её!», когда речь заходит о Лучио Фонтана, методично разрезавшем свои красочные холсты, или «Угодил в гуттузку», где рассказывается о «придворном» живописце итальянской компартии Ренато Гуттузо. Бонами не скрывает своего восхищения или, наоборот, отвращения перед художником. Так, Ричард Принс с его ковбоем с рекламы Мальборо, по мнению критика, должен быть зачислен в сонм великих, так как сумел ухватить образ из коллективного бессознательного. Люсьен Фрейд, хотя его живопись Бонами называет ужасной, тоже должен оказаться в списке избранных, поскольку его пусть и консервативные портреты обнажённых людей напоминают о бренности и скоротечности жизни. Вообще для Бонами, поставившего в один ряд множество художников совершенно разных направлений и времен, главным оказывается умение мастера зацепить зрителя и навеять ему размышления о чём-то большем. В заключающей – и много объясняющей – главе он признаётся, что собирает «букет» из очень разных цветов, причем только тех, которые сам сочтёт нужными. И если у читателя вдруг не обнаружится аллергии, такой букет вполне сможет вдохновить на более пристальное изучение его составляющих.
***
Одно время вы были художником, но потом бросили это дело. Если бы сегодня вам снова предложили стать художником, вы согласились бы?
Всё зависит от того, каким художником.
Каким бы хотели быть вы?
Я начал с живописи и сейчас остался бы верен этому направлению. Я повидал много самого разного искусства, но всё равно хотел бы заниматься именно живописью.
Откуда такая преданность живописи?
Сегодня часто можно услышать, что живопись якобы умирает. Но на самом деле те, кто так говорят, путают понятия: живопись и изобразительное средство – это не одно и то же. Живопись – это символическое пространство, как театр или киноэкран, которое в состоянии вынести любые изменения. Для наглядности можно сравнить её с обувью. Можно предположить, что когда-нибудь человечество сможет обойтись без современных ботинок, но на ноги всё равно всегда будет что-то надето. Может, это будет другая, непохожая на нынешнюю обувь.
Какой, по-вашему, будет эта живопись будущего?
Если бы у меня был ответ на этот вопрос, я бы снова стал художником. Впрочем, думаю, что это будет что-то связанное с повествованием. Так, например, книга – это способ высказываться с помощью слов, и не важно, напечатана ли книга на бумаге или выпущена в электронном формате. Стремление художника высказываться никогда не исчезнет, каким бы способом это высказывание ни делалось. Мы никогда не перестанем общаться.
Можно ли сказать, что документальный аспект становится сегодня более существенным в искусстве?
Дело не столько в документальности, сколько в умении рассказывать историю, и история при этом может быть вымышленной. Секрет успеха любой формы искусства – это способность говорить с большим количеством людей, стремление к универсальности такого рода высказывания. Даже «Чёрный квадрат» Малевича в своё время рассказывал историю – историю о чистоте, пустоте, историю, которая провоцировала современников, ставила под вопрос общепринятые нормы в искусстве.
От зрителя, таким образом, требуется очень широкое понимание того, что такое история и как её рассказывают.
Зрителю нужно дать понять, что он находится перед чем-то, что является совершенно необходимым в данный момент. Как квадрат Малевича в 1915 году. Сегодня помимо провокации, размышлении о форме требуются и более глубокие мысли. Вероятно, мы снова возвращаемся к поэтическому в искусстве.
Но при этом художник всё же должен провоцировать зрителя на размышления?
Хороший художник – это как раз тот, кому удается совместить политический посыл, развлечение, которого сегодня ждут от искусства, и концептуальность исполнения. Универсальность произведения заключается в способности создавать пространство диалога на совершенно разные темы. Хорошему художнику стоит научиться привлекать публику, заставить её обратить на себя внимание, и только потом, если публика окажется совершенно невосприимчива к его высказыванию, отвергнуть. Конечно, мы как зрители должны учиться реагировать на то, что видим. Но если художник требует от зрителя, чтобы тот сначала подумал и только потом реагировал – это неправильно. Когда человек сталкивается с чем-то непредвиденным, ему свойственно сначала реагировать, а потом размышлять. Это своего рода инстинкт самосохранения. Если вы, оказавшись посреди проезжей части, видите, что на вас летит машина, вы в первую очередь должны отреагировать – увернуться от машины – а после думать, почему это произошло и кто виноват. Концептуальное искусство – это как раз несущаяся на вас машина.
У живописи больше шансов заставить человека чувствовать так, как вы описываете?
Для начала надо научиться принимать как должное реакции и ощущения, вызванные искусством. Иногда мы отрицаем современное искусство, поскольку оно обязывает нас концептуализировать наши ощущения до того, как даёт нам возможность получить удовольствие от них. Но это вовсе не значит, что нам всё должно нравиться, мы можем и злиться, и не соглашаться с увиденным. Конечно, некоторые чувства могут быть неправильными, но нет ничего плохого в том, что мы способны чувствовать. Живопись создаёт более понятное символическое пространство – оказавшись перед картиной, зритель точно знает, что перед ним.
Почему такой подход не работает в отношении новых медиа?
Иногда работает. Главное, чтобы художник использовал медиа для создания нового искусства, а не маскировал старые идеи под новаторские, как Билл Виола, например. Это художник, который пытается быть современным за счет средства, а не за счет языка, на котором он говорит, или содержания. Сюжет, посвященный снятию Христа с креста, не становится современным оттого что снят на камеру в замедленной съемке. Стрит-арт – иногда просто плохая живопись на стенах. А видеоарт – плохая живопись, обработанная на компьютере. Плохо, когда медиа пытаются быть живописью.
