Foto

Моя первая учительница. Ленинградская школа

14/06/2017
Вера Заварзина

Пётр Швецов. Моя первая учительница
Галерея Navicula Artis. Санкт-Петербург
27 мая – 20 июня, 2017

В творчестве Петра Швецова нашлось место традиционной живописи и инсталляциям из кафельной плитки, живым мухам и траченному молью чучелу лисы. Заслужив репутацию одного из самых эксцентричных российских художников, Швецов занимает принципиальную позицию отказа от экспликации всего, что он делает. В интервью художник лаконичен; он избегает прямых ответов на вопросы о своих работах или отвечает с такой иронией, что создается впечатление, будто вопрос собеседника с самого начала уже содержит в себе ответ. Швецов не дает названий своим произведениям, отказывается от сопроводительных кураторских текстов и от идеи выставки-нарратива как таковой, постоянно подчёркивая «невербальный» характер своего искусства. Даже если название есть, Швецов не вкладывает в него дополнительные смыслы: оно не сообщает ничего нового ни зрителю, ни произведению, либо – в случае выставки – только задаёт общий горизонт размышлений, постулирует некую проблему. Однако мы будем очень наивны, если станем искать решение этой проблемы в выставочном пространстве. Работы, представленные на выставке под названием «Новая живопись» в галерее Anna Nova (2014), не предполагали никакой революции, отрицания или противопоставления «старой» живописи. Другая, недавняя выставка художника в той же галерее прошла под названием «Пётр Швецов» (25 ноября – 17 декабря 2016 г.).

Сопротивление художника, в чьих глазах критик подобен жирной личинке, которая паразитирует на его работах и в качестве продуктов своей жизнедеятельности производит концепции и интерпретации, можно понять. С другой стороны, человеку, привыкшему обращаться к художественной критике XX века с её многообразием методологий, не так просто задушить стремление осмыслять искусство и говорить о нём, даже если оно категорически не желает вступать в диалог. Оказываясь «лицом к лицу» с произведениями, не опосредованными текстом, зритель обнаруживает свою беспомощность. Спасительная привычка искать логику творческого пути художника, отсылки к определённой традиции, концептуальный подтекст применительно к искусству Швецова оказывается бесполезной. Как фрейдовское бессознательное, не знающее разницы между «до» и «после», «тогда» и «сейчас», он свободно перемещается между эпохами и стилями, традиционными жанрами, такими как портрет и пейзаж, и зоологическими иллюстрациями, причудливо сочетает техники и материалы. Настоящий текст был задуман, скорее, как попытка реабилитировать зрителя, предложить ему один из возможных способов вербализировать аффект, на который явно рассчитывает художник.На выставке в галерее Navicula Artis представлена серия монохромных графических работ под названием «Моя первая учительница». В ряду проектов Швецова последних лет этот, на первый взгляд, стоит особняком. Вместо организованных по принципу энтропии тотальных инсталляций или работ, выполненных в разнообразных техниках и жанрах и объединённых, как кажется, только пространством галереи, мы видим однородную серию, претендующую даже на некую завершённость. На стене галереи развешаны многочисленные этюды обнажённой модели – словно семестровый отчет в художественной школе. Но есть один момент: выставка проходит под графой 18+. Несмотря на то, что обнажённая натура – наверное, наиболее традиционный и академический элемент художественного образования даже в самой консервативной институции, что-то заставляет наделить эту небольшую выставку статусом непристойного, буквально приравнивая её к порнографии. Возможно, именно то, что представляется в графике Швецова непригодным к просмотру, как раз и составляет основной её интерес.

 

Швецов помещает своих моделей на чёрном фоне. С одной стороны, привычно-абстрактный, как и принято в этюдах, он приобретает некую зловещую материальность, становится «как бы фоном», словно задник в порностудии. Из этой вязкой черноты выступают бледные тела и лица. И здесь, казалось бы, Швецов, исследующий репрезентации тела и телесность, – преданный продолжатель традиции: барокко, экспрессионизма, ар-брют, ленинградской школы, в сторону которой он уважительно кивает в названии выставки. То, что шокировало и оскорбляло современников Георга Гросса и Отто Дикса, давно вошло в учебники по истории искусства. Швецов изображает моделей одетыми и обнажёнными, сидящими и лежащими, демонстративно раздевающимися, в откровенно сексуальных и невинных позах. Однако в многократном варьировании мотива художник словно ищет наиболее сильное по степени воздействия соотношение пристойности и эксгибиционистской наготы, стремится к слиянию взглядов изучающего натуру рисовальщика и наслаждающегося вуайериста. Об эстетической привлекательности этих работ не может идти и речи; но в то же время в них нет ни освобождающего творческую силу неуправляемого экспрессионистского порыва, ни чисто профессионального интереса к проблематике формы и композиции. Натурщицы Швецова достигают едва выносимого градуса уродства, сохраняя при этом прямо-таки травматичную, осязаемую реалистичность.

Название выставки здесь, определённо, играет не последнюю роль, добавляя работам обсценности. «Моя первая учительница» – такие слова ожидаешь встретить в качестве подписи к рисунку первоклашки. Тем более провокационный характер приобретают выставленные этюды, ведь фигура учительницы одновременно отсылает к повсеместно сексуализированному соблазнительному образу, эксплуатируемому массовой культурой и порноиндустрией. Кем или чем становится «моя первая учительница» в этом контексте? Здоровой сексуальной фантазией обуреваемого гормонами школьника-подростка? Или же плодом «нездорового» воображения мужчины среднего возраста, сюжетом порнографических видеороликов и ролевых секс-игр в переодевания?

Так или иначе, фантазия предполагает удовольствие от фантазирования. Здесь и пролегает зазор между желаемым и действительным, с которым сталкивает нас художник. Вместо успокоительного совпадения мы обнаруживаем несоответствие, непреодолимый и болезненный разрыв между совершенством фантазии и её нелепым воплощением в жизнь, возможным лишь в форме притворства. Натурщицы позируют с соглашающейся улыбкой: «Любой каприз за ваши деньги». Искусство не производит иллюзии: можно надеть на модель учительские очки и туфли-лодочки, но это не превратит её ни в героиню инфантильных грез, ни в фетишизированный объект сексуального желания. Демонстративно предъявленная нагота не соблазнительна; но искусство и не призвано служить удовольствию.

Сталкивая зрителя с неприглядной телесной реальностью, возведённой до гротеска в процессе кропотливого изучения натуры, Швецов вновь утверждает автономию искусства, отрицая любые писаные и неписаные законы: никто не обещал, что будет понятно, или приятно, или пристойно. Вместо того, чтобы наслаждаться визуализацией идеала, в Navicula Artis зрителю предлагается смотреть на дряблые белые тела, задранные подолы, приоткрытые гениталии, улыбающиеся из-под дурацких очков глаза. Отсутствие конвенций как единственное условие возможности существования искусства; в нём можно увидеть и оммаж Швецова своим предшественникам – от Рембрандта до художников ленинградской школы, – и верность собственной художественной стратегии.